Виктор Гюго - Том 14. Критические статьи, очерки, письма

«У Шекспира, — говорит Форбс, — нет ни трагического, ни комического таланта. Его трагедия искусственна, а комедию он пишет, руководствуясь только инстинктом». Джонсон скрепляет этот приговор: «Его трагедии — плод изобретательности, а комедии — плод инстинкта». Форбс и Джонсон оспаривали его драматургический талант, Грин оспаривает его самостоятельность. Шекспир — это «плагиатор»; Шекспир «все списывал у других»; Шекспир «ничего не выдумал»; это «ворона в павлиньих перьях»; он грабит Эсхила, Боккаччо, Банделло, Голиншеда, Бельфоре, Бенуа де Сен-Мора, он грабит Лайамона, Роберта Глостера, Роберта Васа, Питера Лэнгтофта, Роберта Мэннинга, Джона Мандевиля, Сэквиля, Спенсера; он грабит «Аркадию» Сиднея, он грабит анонимного автора «Правдивой хроники о короле Лире», он крадет у Роули — из его «Смутного царствования короля Джона» (1591) — характер бастарда Фольконбриджа; Шекспир грабит Томаса Грина, Шекспир грабит Деккера и Четтля; «Гамлета» написал не он, «Отелло» написал не он, «Тимона Афинского» написал не он; он ничего не написал. Для Грина Шекспир не только «кропатель белых стихов», «потрясатель сцены» (shake-scene), не только Johannes factotum [124](намек на ремесло зазывалы и статиста); Шекспир для него хищный зверь. Назвать его вороном недостаточно. Шекспир возводится в достоинство тигра. Вот текст: Tyger's heart wrapt in a players hyde. Сердце тигра, скрытое под шкурой актера. («A Groart sworth of wit», [125]1592.)

Томас Раймер судит об «Отелло» так: «Мораль этой басни, несомненно, очень поучительна. Это предупреждение заботливым хозяйкам, чтобы они хорошенько следили за своим бельем». Далее тот же Раймер благоволит отбросить шутки и заговорить о Шекспире серьезно: «Произведет ли такая поэзия поучительное и полезное впечатление на зрителей? Чему может послужить такая поэзия, как не тому, чтобы смутить наш здравый смысл, взбаламутить наши мысли, взбудоражить наш мозг, извратить наши инстинкты, свести с пути истинного наше воображение, испортить наш вкус и набить нам голову тщеславием, путаницей, шумом, треском и галиматьей?» Это было напечатано через восемьдесят лет после смерти Шекспира, в 1693 году. Мнения всех критиков и знатоков сходились.

Вот некоторые из тех упреков, которые они единодушно бросали Шекспиру: Кончетти, игра слов, каламбуры. — Неправдоподобие, нелепость, абсурдность. — Непристойность. — Ребячество. — Надутость, напыщенность, преувеличение. — Трескучие фразы, пафос, изысканность в мыслях, аффектация в стиле. — Злоупотребление контрастами и метафорами. Излишняя утонченность. — Безнравственность. — Шекспир пишет для простонародья. — Приносит все в жертву черни. — Смакует ужасное. — У него нет изящества. — Нет обаяния. — Нет чувства меры. — У него слишком много остроумия. — Он лишен остроумия. — Он «претендует на чрезмерно великое». — Он «претендует на великое».

«Этот Шекспир — грубый и варварский ум», — говорит лорд Шефтсбери. Драйден прибавляет: «Шекспир непонятен». Миссис Леннокс дает Шекспиру такой шлепок: «Этот поэт искажает историческую правду». В 1680 году один немецкий критик, Бентхэйм, проявляет некоторую снисходительность, потому что, говорит он, «голова Шекспира полна всяких забавных штук». Бен Джонсон, которому Шекспир покровительствовал, сам рассказывает следующее (издание Гиффорда, XI, 175): «Я помню, актеры ставили в заслугу Шекспиру то, что он ни разу не вычеркнул в своих рукописях ни одной строчки; я ответил им: «Дал бы бог, чтобы он вычеркнул тысячу!» Впрочем, это пожелание было выполнено почтенными издателями Блаунтом и Джэггардом. Из одного только «Гамлета» они выбросили двести строк, а из «Короля Лира» изъяли их двести двадцать. В «Друри-Лэйн» Гаррик играл только «Короля Лира» Наума Тэйта. Послушаем-ка снова Раймера. «Отелло» — кровавый и неостроумный фарс», — говорит он. Джонсон добавляет: «Юлий Цезарь» — холодная и неспособная взволновать трагедия». «Я думаю, — говорит Уорбертон в своем письме к декану капитула святого Азафа, — что Свифт гораздо остроумнее Шекспира и что комизму Шекспира, до последней степени низкому, далеко до комизма Шедуэлла». Что же касается ведьм из «Макбета», то, как говорит Форбс, критик семнадцатого века, которому вторит один из критиков девятнадцатого века, «нет ничего смехотворнее этого зрелища». Сэмюэль Фут, автор «Юного лицемера», заявляет: «Комизм Шекспира слишком груб, он не смешит. Это шутовство, лишенное остроумия». Наконец Под в 1725 году открывает причину, заставившую Шекспира написать свои драмы, и восклицает: «Есть-то ведь надо!»

После этих слов Попа трудно понять, почему Вольтер, ошеломленный Шекспиром, пишет: «Шекспир, которого англичане принимают за поэта, равного Софоклу, процветал приблизительно в то же время, что и Лопес (с вашего разрешения, не Лопес, а Лопе, г-н Вольтер) де Вега». Вольтер добавляет: «Вам известно, что в «Гамлете» могильщики, копая могилу, пьют, распевают грубые песенки и отпускают насчет черепов шутки, достойные людей их профессии». И в заключение он дает всей этой сцене такую оценку: «Что за чепуха!» «Чудовищные фарсы, которые называют трагедиями», — так характеризует он пьесы Шекспира и дополняет свой приговор заявлением, что «Шекспир погубил английский театр».

Мармонтель навещает Вольтера в Фернее. Вольтер в постели, в руке у него книга. Вдруг он приподнимается, бросает книгу, спускает свои худые ноги с постели и кричит Мармонтелю: «Ваш Шекспир — гурон!» «Шекспир вовсе не мой», — отвечает Мармонтель.

Шекспир был для Вольтера предлогом показать свою меткость в стрельбе. Стрелы Вольтера редко пролетали мимо цели. Вольтер стрелял в Шекспира, как крестьяне на ярмарке стреляют в гуся. Вольтер первый открыл во Франции огонь против этого варвара. Он прозвал его «святым Христофором трагических поэтов». Он говорил г-же де Графиньи: «Шекспира нельзя принимать всерьез». Кардиналу Берни он говорил: «Пишите хорошие стихи, избавьте нас, монсиньор, от эпидемий, от невежд, от академии короля прусского, от буллы «Unigenitus», [126]от приверженцев конституции, от эпилептиков и от дурачка Шекспира! Libera nos, Domine». [127]Отношение Вольтера к Шекспиру служит в глазах потомства смягчающим обстоятельством для отношения Фрерона к Вольтеру. Впрочем, в течение всего восемнадцатого века мнение Вольтера было законом. С тех пор как Вольтер начал поносить Шекспира, англичане из остроумных, такие, как, например, лорд-маршал, тоже стали издеваться над ним. Джонсон признается, что Шекспир кажется ему «невежественным и вульгарным». Фридрих II тоже вставляет свое слово, — он пишет Вольтеру по поводу «Юлия Цезаря»: «Вы хорошо сделали, что переписали в соответствии с правилами бесформенную пьесу этого англичанина». Вот до чего дошел Шекспир в прошлом веке. Вольтер оскорбляет его; Лагарп ему покровительствует: «Даже Шекспир, при всей своей грубости, был все же начитан и имел кое-какие знания» (Лагарп, «Введение в курс литературы»).