Виктор Гюго - Том 14. Критические статьи, очерки, письма

Я не люблю Овидия, этого льстившего издалека и презираемого тираном трусливого изгнанника, эту ползающую на брюхе собаку, лизавшую кровавые руки, я ненавижу изысканное остроумие, которым полны произведения Овидия; но я не смешиваю это изысканное остроумие с мощной антитезой Шекспира.

Широкий ум многогранен, вот почему Шекспир содержит в себе Гонгору, так же как Микеланджело содержит в себе Бернини; на этот счет есть готовые фразы: «Микеланджело манерен, Шекспир злоупотребляет антитезой». Все это — формулы определенной литературной школы; но они выражают близорукое понимание великой проблемы контраста в искусстве.

Totus in antithesi. Шекспир весь в антитезе. Конечно, не очень справедливо видеть всего человека, да еще такого человека, только через одно из его качеств. Но, сделав эту оговорку, заметим, что слова totus in antithesi, написанные с намерением осудить Шекспира, на самом деле просто констатируют факт. Действительно, как все истинно великие поэты, Шекспир заслуживает такого сравнения: он подобен вселенной. Что такое вселенная? Добро и зло, радость и горе, мужчина и женщина, рев и песня, орел и коршун, молния и луч, пчела и трутень, гора и долина, любовь и ненависть, медаль и ее оборотная сторона, четкость и бесформенность, небесное светило и свинья, возвышенное и низкое. Природа извечно двулика. И антитеза, вместе с вытекающей из нее антифразой, присутствует во всем, что привычно человеку; она и в вымысле, она и в истории, она и в философии, она и в языке. Будьте фуриями — вас назовут эвменидами, прелестными; убейте своих братьев — и вас назовут Филадельфом; убейте своего отца — вас назовут Филопатором; будьте великим полководцем — вас назовут маленьким капралом. Антитеза Шекспира — это мировая антитеза, которую вы найдете всегда и повсюду; вездесущность противоречия — это жизнь и смерть, жар и холод, праведник и нечестивец, ангел и демон, небо и земля, цветок и молния, мелодия и гармония, дух и плоть, великое и малое, океан и зависть, пена и слюна, ураган и свисток, «я» и «не я», объективное и субъективное, чудо природы и сверхъестественное чудо, идеальное и уродливое, душа и мрак. Это та тайная и явная вражда, те бесконечные приливы и отливы, то беспрерывное «да» и «нет», то неустранимое противоречие, тот безграничный непрекращающийся антагонизм, из которого Рембрандт создает свою светотень, а Пиранези свою головокружительную перспективу.

Прежде чем отнять антитезу у искусства, нужно отнять ее у природы.

«Он сдержан и скромен. Можете на него положиться, он ничем не злоупотребляет. Кроме того, у него есть весьма редкое качество — он отличается трезвостью».

Что это такое? Рекомендация для слуги? Нет. Это похвала писателю. Некая школа, называемая «серьезной», провозгласила в наши дни такую программу для поэзии: трезвость. Можно подумать, что все дело в том, чтобы уберечь литературу от несварения желудка.

Прежде говорили: плодовитость и мощь; теперь говорят: лечебная настойка. Представьте себе, что вы в роскошном саду муз, где на всех ветвях беспорядочной толпой расцветают божественные проявления разума, которых греки называли тропами; повсюду образы-идеи, повсюду мысли-цветы, повсюду плоды, поэтические фигуры, золотые яблоки, ароматы, краски, лучи, строфы, чудеса, — не трогайте ничего, будьте скромны. Истинный поэт тот, кто ничего здесь не срывает. Вступайте в общество трезвости. Хорошая критическая книга — это трактат о вреде пьянства. Вы хотите написать «Илиаду»? Садитесь на диету. Так-то! И нечего тебе таращить глаза, старина Рабле!

Лиризм опьяняет, прекрасное одурманивает, великое бросается в голову, идеальное ослепляет; кто упивался всем этим, тот сам не свой; после того как вы шагали по звездам, вы, чего доброго, откажетесь от должности су-префекта; вы теряете здравый смысл, и даже если предложить вам место в сенате Домициана, вы, пожалуй, не захотите занять его; вы перестали воздавать кесарево кесарю, вы до того сбились с толку, что даже не приветствуете высокорожденного Инцитата, коня, назначенного консулом. Вот до чего вы дошли, пьянствуя в этом вертепе, что зовется Эмпиреями. Вы становитесь гордым, тщеславным, бескорыстным. Во избежание всего этого будьте трезвы. Ходить в кабачок божественного воспрещается.

Свобода — это распутство. Воздержание — хорошо, еще лучше — оскопление.

Всю жизнь вы должны сдерживать себя.

Трезвость, приличие, уважение к властям, безупречный костюм. Истинная поэзия должна быть всегда одета с иголочки. Непричесанные саванны, лев, не стригущий своих когтей, мутный поток, море, обнажающее свой пуп, туман, который так высоко задирает подол, что видно созвездие Альдебарана, — все это неприлично. По-английски — shocking. Волна покрывает пеной бешенства подводный камень, ущелье изрыгает в бездну водопад. Ювенал плюет на тирана. Какая невоспитанность!

Лучше недостаточно, чем чрезмерно. Никаких преувеличений. Отныне розовый куст обязан вести счет своим розам. Лугу будет предложено сократить число маргариток. Весне прикажут быть поумереннее. Столько гнезд! Это излишество. Послушайте-ка, рощи, — нельзя ли поменьше малиновок? Пусть Млечный Путь соблаговолит перенумеровать свои звезды, ведь их много.

Берите пример с большого змеевидного кактуса из Ботанического сада, который цветет лишь раз в пятьдесят лет. Вот примерное растение!

Настоящим критиком умеренной школы был тот садовник, который на вопрос: водятся у вас на деревьях соловьи? — отвечал: «И не говорите! В течение всего мая эти противные твари только и делают, что голосят».

Г-н Сюар выдал Мари-Жозефу Шенье следующее свидетельство: «Его стиль имеет то большое преимущество, что в нем нет сравнений». В наши дни иногда снова приходится слышать столь странную похвалу. Это напоминает нам одного весьма ученого профессора эпохи Реставрации, который, возмутившись обилием сравнений и риторических фигур в писаниях пророков, сокрушил Исайю, Даниила и Иеремию таким глубокомысленным изречением: «Вся библия — это сплошное «как». Другой профессор, еще более ученый, произнес следующую фразу, до сих пор знаменитую в Нормальной школе: «Я выбрасываю Ювенала в навозную кучу романтизма». Какое преступление совершил Ювенал? Такое же, как Исайя. Он охотно выражал свои мысли образами. Неужели в ученых кругах постепенно вернутся к тому, чтобы считать метонимию только химическим термином, а в отношении метафоры придерживаться мнения Прадона?

Слушая требования и крики этой школы доктринеров, можно подумать, что она взялась поставлять за свой счет весь запас образов и фигур, которыми пользуются поэты, и что она боится, как бы ее не разорили такие расточители, как Пиндар, Аристофан, Иезекииль, Плавт и Сервантес. Эта школа запирает на ключ страсти, чувства, человеческое сердце, реальность, идеал, жизнь. Испуганно смотрит она на гениев и прячет от них все, говоря: «Что за обжоры!» Она-то и придумала для писателей эту высшую похвалу: он умерен.