Дмитрий Быков - Статьи из журнала «Moulin Rouge»

Йоханссон работает так много именно потому, что ни в чём не уверена. Она не позволяет себе расслабиться ни на мгновение — тёмный хаос скандинавской души, одержимой поисками смысла, засосёт её мгновенно. Она трахается много и с увлечением, делая всё, чтобы не случилось настоящей любви. Потому что настоящая любовь — когда хорошо и в постели, и потрепаться, и пресловутый стимул для развития отношений образуется сам собой, — немедленно выбьет её из колеи и сделает зависимой от всего и вся. А этого она вынести не может. Неоконсерватор тоже всё время что-то делает — в Ираке воюет, Иран инспектирует, с терроризмом борется… Потому что внутри у него хаос, безумие, и все его рациональные конструкции бессильны перед действительностью. Вот почему в Америке так любят фильмы ужасов и фильмы-катастрофы: подсознание нации рвётся наружу, а в нём — кипящая магма и ничего твёрдого. Только простые правила. Вот почему американский мальчик, которому девочка не отвечает взаимностью, берёт пистолет и идёт мочить сверстников. Он не понимает, как ещё можно реагировать на ситуацию, не имеющую разрешения.

Но мир именно из таких ситуаций и состоит. Скарлетт Йоханссон сыграла такую историю в «Хорошей женщине» — замечательном фильме замечательного Майка Баркера по вовсе уж чудесной пьесе Уайльда «Веер леди Уиндермир». Это не комедия, скорее драма, и довольно мрачная, как весь поздний Уайльд. Там она играет молодую жену, которой изменяет молодой муж, — и с кем же? С женщиной старше и некрасивее! Более того, муж её любит. А помогает ей выбраться из всей этой путаницы женщина явно дурная, по всем критериям неправильная, — то есть мир трещит по швам, и эту растерянность перед лицом реальности Йоханссон играет так органично, что больше ни на кого в фильме не обращаешь внимания. Это её бессонные ночи и круги под глазами, её метания от надежды к отчаянию, её инфантилизм, за обломки которого она держится обеими ручонками. Это её попытка быть циничной, испорченной, откровенной, — тогда как хочется ей только одного: мама, спрячь меня от этих ужасных людей с их ужасными правилами. Хочу, чтобы всё опять было понятно.

Когда-нибудь она встретит любовь, и эта любовь глубоко её перепашет. Имя этого человека мы, несомненно, запомним — вряд ли девушка с её данными увлечётся полным ничтожеством. Когда-нибудь она прекратит сниматься в трёх картинах ежегодно, поедет путешествовать, увидит мир, задумается. Когда-нибудь она поймёт, что карьеру делают только те, кто не умеет делать жизнь. Пока же она попадает в десятки самых привлекательных, сексуальных и успешных женщин планеты, дает немногословные интервью и сдержанно осаживает не в меру наглых партнёров. Её называют самой желанной девушкой Голливуда. Оно и понятно: ничто так не привлекает, как невинность. А она её пока не потеряла и потеряет нескоро. Джордж Буш вон до шестидесяти лет дожил, и всё никак.

сентябрь-октябрь 2006 года

Йеху, если кто-то не помнит, — это такие человекообразные существа, на которых свифтовские благородные лошади (называвшиеся гуингмами) возили воду.

Йеху были зловонны, ленивы и завистливы. Решив, что таково и все человечество, а лошади никогда не возьмут тут всю власть, Свифт впал в глубокую депрессию и сошел с ума.

Ему не приходила в голову простая мысль о том, что йеху (или йэху, в иных переводах) далеко не все люди и даже не самая значительная их часть. Их держат для того, чтобы они компрометировали то или иное начинание. Йеху ведь так устроены, что не могут пройти мимо какой-нибудь очередной интеллектуальной моды, в особенности сулящей поживу. Они бросаются на нее, как вороны на блестящее. В результате даже самая достойная идея не успеет зародиться — глядь, она уже облеплена йеху и пахнет их испражнениями. Испражняются они постоянно, это их способ коммуникации. По испражнениям узнают друг друга, ими же кидаются во врага.

Я очень долго не хотел писать этот текст. Есть люди, с которыми опасно конфликтовать — испражнения-то смоешь, но запах, запах остается. Однако процесс зашел слишком далеко. Есть идеи, которые мне по старой привычке дороги.

И мне невыносимо видеть, как они все прочнее отождествляются с людьми неприличных взглядов и манер.

«Оставим за рамками брызги и визги, которые несутся из Интернета небольшой группки — я подсчитал — 17 человек, которые упорно на разных сайтах и блогах пытаются повизжать, — ну, если люди хотят повизжать, это их история и факт их биографии». — «Далее, что там было за эфиром у них, — это вообще не вопрос главного редактора, что там у них сложилось — не сложилось; мне это не интересно». — «Во-первых, кадрами занимаюсь я, Леонид. Забыл у вас спросить, что мне делать с кадрами, — вот совсем забыл. Сколько надо Пархоменков, столько и будет. Запомнили? Запомнили». — «Ваня, я ношу фамилию своего отца и отчество своего отца, и не собираюсь вам объяснять про моего отца ничего. „А по внешнему облику вы выглядите 10-процентным семитом“, — ну, это вопрос девушек, которые меня любят, Ваня. А не ваш вопрос». — «„Прошу Венедиктова посмотреть, как Бычкова разговаривает с Прохановым, — она не дает ему слова сказать“. Это не так, Клавдия, это вам так кажется. Просто вы больше любите Проханова, а не Бычкову, а я наоборот». — «Что касается проблемы инвалидов по зрению — что вы называете проблемой? Что вы называете „обсуждается“? Есть инвалиды по зрению, и есть инвалиды не по зрению. Что значит — обсуждается или не обсуждается? Обсуждать можно — нехватка чего-то. Вы нам должны говорить — нехватка чего-то». — «Владимир, холодная вода на кухне. Открываете кран, чашку и пьете. Потом еще раз и еще раз». — «Аркадий, холодная вода. На кухне. Открываете кран, наливаете один стакан, выпиваете. Потом другой стакан выпиваете. Потом ложитесь спать. Вот видите, с кем приходится общаться? Это остальным говорю — ну, что с ними делать? Ничего. А вы говорите — зачем вы с ними возитесь? Затем. Как дети». — «Меня развращают девушки, которые работают на „Эхе Москвы“, вот кто меня развращает».

Это что такое? Это барин проводит прямую линию с крепостными, отвечая на их вопросы? Это холопья пришли к парадному подъезду с накопившимся и наболевшим? Это десятилетний школьник играет с одноклассниками в Большого Босса, реализуя детские комплексы?

Что это за поток пошлости и хамства, несущийся в эфир и выкладываемый потом в виде транскрипта? Это Алексей Венедиктов, главный редактор радиостанции «Эхо Москвы», общается со слушателями в прямом эфире, заменяя в качестве ведущего Евгению Альбац, уехавшую в отпуск, как гордо сообщает начальник, в саму Америку.

Хамство «Эха» вошло в пословицу, и не стоило бы подробно разбирать именно этот аспект проблемы. В конце концов, после инцидента с Анной Арутюнян все стало настолько ясно, что проблема перестала обсуждаться как таковая. Был продемонстрирован стиль, он теперь постоянен, другого не будет, — ну и спасибо, что вообще терпите нас, грешных. Напомню кратко обстоятельства этого скандала — Евгения Альбац позвала в студию молодую журналистку, опубликовавшую в Moscow Times статью об Анне Политковской. В статье всего-то и говорилось, что Политковская была не столько журналисткой, сколько правозащитницей, чрезвычайно субъективной и пристрастной. Арутюнян предупредила, что готова разговаривать о юридических проблемах свободы слова, а не о Политковской: в области свободы печати она экспертом является, а в области биографии и деятельности Политковской — нет. Редактор Евгении Альбац на это условие согласился, после чего, как вы понимаете, с Арутюнян разговаривали исключительно о Политковской. Разговора, собственно, никакого не было — на девушку втроем насели сама Альбац, Сергей Соколов («Новая газета») и Юрий Рост, который в силу долгого журналистского опыта и врожденного мужского достоинства все-таки вел себя на этой передаче приличнее других. Не стану пересказывать всего, тем более что все желающие давно ознакомились с транскриптом передачи (www.echo.msk.ru/programs/albac/46950). Это такая прелесть, что цитировать пришлось бы все. Особенно впечатляет, конечно, прокурорский тон — на фоне откровенной растерянности Арутюнян, чьим родным языком является английский. После программы Евгения Альбац сообщила Анне, что связалась с ее американскими работодателями и настоятельно посоветовала больше Анну не печатать. «А теперь — вон отсюда!» — так завершила она разговор.