Александр Ивич - Воспитание поколений

О десятилетнем человеке с недетскими глазами, пробирающемся к своим из фашистского тыла, с пепелища родной деревни, о занумерованном детском ботинке на складе концлагеря — стихи о горе, которое принесла война. Снова находит Михалков образное решение темы, близкое детям, волнующее их, помогающее, так же как стихи о героях и боевой страде, понять умом и сердцем, что такое война, как самоотверженно защищал народ свою родину, будущее детей и сколько горя принесли враги.

Все эти стихи легко вошли в литературный обиход детей, потому что каждая их деталь изобразительна, эмоциональность рождена напряжённо развивающимся сюжетом и образным строем.

Ровесники «десятилетнего человека», читая стихи, невольно ставят себя на его место и переживают трагедию мальчика.

Вместе с ребятами колхоза читатели заглядывают в окно вернувшегося с фронта героя.

«Сын» заставлял детей скорее взяться за письмо отцу.

Стихотворение «Посылка», в котором обстоятельно и вкусно рассказано, какие вещи нужны воину во фронтовом быту, вероятно, побудило не одну сотню ребят собрать подарок бойцам.

Карта, которую нашёл боец в пустой школе и захватил с собой, «изображенье Родины своей спасая от захватчика-солдата», а потом, при наступлении, вернул карту с пятнышком крови и прорванную осколком, выразительно передает горечь отступления и трудный путь к победе.

Своеобразие и прелесть детских стихов Михалкова в умении просто, задушевно и лаконично рассказать отлично найденный сюжет, в поворотах темы, внезапно обнаруживающих её значительность, в том, что пропагандистская, воспитательная идея отчётливо и ненавязчиво выражена сюжетом стихотворения или обликом его героя.

Мы это видим и в стихотворении «Данила Кузьмич», тоже написанном в годы войны и на тему, связанную с войной. Михалков создаёт параллель некрасовскому «Мужичку с ноготок», подчёркивая связь произведений и эпиграфом из Некрасова, и ритмическим строением (четырёхстопным амфибрахием, которым написаны «Русские дети»), и характером диалога. Параллель, но контрастная!

Ласково и уважительно говорит поэт о своём герое, свершающем нелёгкий труд наравне со взрослыми. И, как это уже бывало в других стихах Михалкова, образ Данилы Кузьмича вырастает до сказочного величия.

Четырёхстопный амфибрахий у Михалкова звучит торжественнее, чем в стихотворении Некрасова. Но в то же время, как у Некрасова, рассказ написан «бытовым» разговорным языком.

Достоверность рассказа словно упрочена реалистическими деталями. И когда в том же ритме и строе образов утверждается сказочность трудового подвига четырнадцатилетнего паренька, она тоже воспринимается как естественная, достоверная:

Вот в этом и заключён контраст со стихотворением Некрасова: о шестилетнем мужичке с ноготок Некрасов говорит с уважением, но в то же время с болью — тяжела была судьба крестьянских ребят; о Даниле Кузьмиче Михалков говорит не с болью, а с гордостью — сказочно прекрасна его сознательная помощь Родине в тяжёлую годину.

Мне кажется неудачным, выбивающимся из стиля произведения (это редкий случай в стихах Михалкова) заключение —

Это как будто из другого стихотворения, написано почти в плясовом ритме, разрушающем трогательную торжественность повествования.

Михалков этим стихотворением поднял важную тему. Немного позже и в советской прозе для детей появился нужный читателю образ юного рабочего, самоотверженно и умело трудившегося в дни войны. Вспомним «Малышка» Ликстанова, Мотьку из рассказа Пантелеева «На ялике», Капку, героя «Дорогих моих мальчишек» Кассиля.

Важно отметить, что Михалков, утверждая сказочное величие труда подростка, в то же время фамилией героя подчёркивает типичность его образа.

И «Малышок» Ликстанова, и «Данила Кузьмич» Михалкова показывают, как быстро подмечают наши детские писатели новые явления в современности и создают образы ровесников читателей, которые могут и должны служить для них высоким примером. Образы подростков, которых война заставила рано начать трудовую жизнь, рано проявить на деле любовь к родине, умение не пассивно выносить тяготы трудных дней, а уверенно, быстро приобретая сноровку и знания, отдавать силы борьбе за победу, появились в детской литературе раньше, чем во взрослой, и это далеко не первый случай, когда советская литература для детей вышла на передовые позиции. Можно ли было представить себе что-либо подобное в дореволюционной детской литературе?

В последние годы Михалков, увлечённый работой над баснями и драматическими произведениями, реже пишет детские стихи.

Не очень удачным оказалось большое продолжение «Дяди Степы» — «Дядя Степа — милиционер». Трудно — да и нужно ли? — через два десятилетия, наполненные большой поэтической работой, возвращаться на «исходные позиции», к тому же образу, той же композиции, приключениям и шуткам того же характера, — словом, создавать как бы кальку давно написанного произведения.

Михалков заставил своего прославленного героя, сменив морскую форму на милицейскую, варьировать прежние подвиги. На этот раз дядя Степа не достаёт змея с проводов, а чинит, стоя на тротуаре, светофор, спасает из воды не мальчика, а старушку, не предупреждает крушение поезда, а снимает с подножки трамвая сорванца.

Дидактическую задачу Михалков поставил себе благородную — подружить ребят с милицией, показать, сколько милиционеры приносят пользы, а поэтической задачи… попросту не оказалось, так как Михалков блистательно решил её двадцать лет назад. Стихи светят отражённым светом. Тот же ритм, что в «Дяде Степе», тот же кинематографический монтаж эпизодов, того же рода шутки — не хватает только прежней свежести, задора, непосредственного юмора, которые покорили читателей «Дяди Степы», короче говоря — не хватает поэтичности и художественного своеобразия. Можно подумать, что писал эти стихи не Михалков, а его эпигон. В сущности, это обычная судьба попыток сочинить продолжение законченного, вдохновенного произведения, имевшего заслуженный успех, — старое вдохновение невосстановимо.