Георгий Плеханов - Народники-беллетристы

"Известной долей кулачества обладает каждый крестьянин, — говорит г. Энгельгардт, — за исключением недоумков, да особенно добродушных людей, вообще карасей. Каждый мужик в известном смысле кулак, щука, которая на то и в море, чтобы карась не дремал… Я не раз указывал, что у крестьян страшно развит эгоизм, индивидуализм, стремление к эксплуатации. Зависть, недове-рие друг к другу, подкапывание одного под другого, унижение слабого перед сильным, высокомерие сильного, поклонение богатству — все это сильно развито в крестьянской среде. Кулаческие идеалы царят в ней. Каждый гордится быть щукой и стремится пожрать карася" ("Письма из деревни", стр. 491).

Замечательно, что все сторонники планов о прикреплении к земле нашей интеллигенции отрицательно относятся к чтению газет и к политике. "Политика? — восклицает г. Энгельгардт, — но позвольте вас спросить, какое нам здесь дело до того, кто император во Франции: Тьер, Наполеон или Бисмарк?" ("Письма из деревни", стр. 25).

Статья эта была уже написана, когда нам попалась мартовская книжка "Русской Мысли" за 1888 год, и мы прочитали в ней письмо Успенского в "Общество Любителей Российской Словесности". В этом письме он сообщает, что по поводу двадцатипятилетия его литературной деятельности он получил письменное выражение сочувствия от 15-ти рабочих. Благодаря названное общество за избрание его в члены, Успенский говорит: "Я не могу с своей стороны ни чем иным приветствовать его, как только радостным указанием на эти массы нового грядущего читателя, нового, свежего "любителя словесности". — Но с какой стороны "грядет" этот "свежий читатель", приходит ли он из деревни или с фабрики? И если с фабрики, то не доказывает ли это ошибочности взглядов Успенского, который не только всех фабричных рабочих, но даже и всю интеллигенцию хотел бы превратить в Иванов Ермолаевичей? Как думал Гл. Успенский, сильно ли сочувствует Иван Ермолаевич его литературной деятельности?

Письма о заводах, — "Новь" 1885 г., № 10, стр. 246: № 21, стр. 34–35.

Писано в конце 1889 года.

См. Янсена "Die allgemeinen Zustände des deutschen Volkes beim Ausgang des Mittelalters", Freiburg 1881, Drittes Buch, Volkswirtschaft. О положении английских рабочих накануне окончатель-ного торжества капитализма, см. Энгельса "Lage der arbeitenden Klasse in England", Маркса "Das Kapital", а также книгу Роджерса "Six centuries of Work and Wages".

В длиннейшей "сцене" расчета за постой крестьянин Марк Антоныч говорит обираемым им постояльцам рабочим: "У нас о совести-то энтой и попеченья не кладут, потому, сказывают, што хлеб-то на деньги продают, а на совесть-то его не вешают… Ну, и точно, чего сказать, по нашим местам все грешны перед Богом, уж праведного не сыщешь. По этому самому у нас и щи-то приправляют не молитвой, как у вас, а мясом" (т. I, стр. 154). Это сильно и вполне вразумительно даже для самого непонятливого читателя когда порок сам рекомендуется пороком, то его никто не сочтет за добродетель. Но даже и у Наумова порок не всегда склонен к саморазоблачению. Тот же бесстыдный Марк Антоныч, в ответ на восклицание одной из его жертв: "Грабь!" — укоризненно замечает: "Милый, зачем энти слова". Это много естественнее.

Говорим: обыкновенно, потому что не можем сказать всегда. Порой, рассказчик из крестьян говорит обыкновенным нашим литературным языком и только время от времени вставляет в свою речь слова вроде: "слышь", "лонись".

Под внешними влияниями разумелось тогда влияние государства и высших сословий.

См. стр. 74, т. I, где эта мысль высказывается усами добродетельного старшины Флегонта Дмитрича.

См. рассказ "Поскотник" и сцену "Паутина".

Иногда он точно указывает эти паллиативы. "В первые два года по приходе в Сибирь переселенцы почти всегда бедствуют и нуждаются в помощи, но выдавать им пособия одним только хлебом, по моему мнению, есть крайняя ошибка, вытекающая из незнания условий крестьянской жизни в Сибири. Переселенцу прежде всего нужна помощь для приобретения лошади, телеги, саней, сельскохозяйственных и домашних орудий и избы", и т. п. (т. II, стр. 376).

Это одно из тех сел, жители которых почти поголовно занимаются спаиванием и обиранием приисковых рабочих.