Лев Пирогов - Упирающаяся натура

Может быть, и наши 206 тысяч рублей тогда найдутся.

Известно, что волки сбиваются в стаи для охоты на время зимней бескормицы. Волнистые попугайчики компенсируют неуёмной общительностью недостаток пищи и невозможность размножения. Саранча образует походные колонны из-за дефицита белка. А что является причиной ментальных эпидемий людей?

Среди моих знакомых оказалось на удивление много стихийных «несистемных оппозиционеров» белоленточного призыва. Приключившийся с ними коллективный аффект я назвал бы «эпидемией совести».

Их настроения (искренне принимаемые ими за «убеждения») подобны шарику, брошенному в наклонный жёлоб: где жёлоб изгибается, туда они и сворачивают. Маршрут прост: «хотим честные выборы» (поворот), «не хотим Путина» (крутой поворот), «свободу девочкам» (поворот), «хотим другую церковь и Патриарха». Без вариантов. Если в декабре человек сходил на Болотную, в апреле он как пить дать озабочен недостаточной святостью клириков.

Величина трения качения гораздо меньше величины трения скольжения при прочих равных условиях, поэтому качение является самым распространенным видом массового протеста. Катиться по заботливо проложенному для тебя жёлобу легко и приятно — возникает ощущение свободы. Этим ощущением оппозиционеры очень горды. «Свобода, Лев, свобода!.. Жаль, что ты забыл, что это такое».

Свободу они оставляют себе, а долгом щедро наделяют своих противников: «Правительство должно провести честные выборы», «Путин должен уйти», «Церковь должна простить девочек», «Ты, Лев, должен признать»… Что должен оппозиционер — непонятно. Вряд ли что-то вообще, ведь долг — это антитеза свободе.

Свобода — это «позитив», а долг — «негатив». Хорошо, когда можешь сказать: «Я никому ничего не должен». Это выражение социальной чистоплотности («не должен — значит, не наделал долгов») и чуть ли не праведности («правильно живу — вот и не наделал»).

(Кстати, отрицание долга — это один из рабочих штампов в психотерапии: «Ты никому ничего не должен. Только мать должна ребёнку до восемнадцати лет, а кроме этого — никто никому». Там, правда, это используется во благо, для лечения невротиков.)

Если ты никому не должен, совесть твоя чиста. А если совесть чиста, она отдыхает. Но ведь иногда ей хочется потрудиться. И тогда на помощь приходят долги других.

Характерно, что о недостаточной святости церковников рассуждают не те, кто вообще чхать хотел на религию, никогда по-настоящему не постился и не стоял по несколько часов на литургии, а те, кто пробовал — и не получилось. Не понравилось. «Не моё».

Теперь-то ясно, почему не моё!.. Чуял гироскоп совести, где нечисто!

В противовес разоблачённым церковным авторитетам, требующим дисциплины и послушания, ищутся такие, у которых (как кажется) идёт речь о том, что можно быть добрым христианином и не соблюдать всех этих архаичных правил, ограничивающих удовольствие от собственной ничем не добытой, из «искры Божией» самовозгоревшейся правоты. (Особенно в чести сегодня оказался протопресвитер Александр Шмеман, чьё чувство родины не было омрачено наличием таковой, — отсюда и экспериментальная чистота его христианства. «Моё. Чувствую, зараза, моё! Не, ну какой же умный мужик, слушай…»)

Совесть у нынешнего оппозиционера, как шкурка у ежа, колючками наружу. Зато внутри — тепло и уют. Моральным авторитетом неизбежно будет назначен тот, кто скажет: «Правильно поступать легко и приятно». И не важно, что это слова манипулятора-следователя, обращённые к подследственному: «Правду говорить легко и приятно, не томись, скажи».

На самом деле, легко и приятно бывает только спьяну болтать глупости. Правду говорить тяжело. А когда легко, то далеко не всегда нужно. (Фашисты поймали партизана — ну-ка, скажи им правду?)

На дурака (а также хвастуна и жадину-стяжателя правильных воззрений и нравственных доблестей) не нужен нож — пообещай ему, что будет легко и приятно, и он твой. Сдаст всех. Чтоб никто не мучился. Дурак ведь следует категорическому императиву, перетолкованному на свой особый дурацкий лад: «Желай всем того, чего желаешь себе». А поскольку себе желаешь всего хорошего, другим тоже желаешь всего хорошего, и вокруг тебя становится до того хорошо, что образовывается сияние.

Хотя на самом деле там с этим императивом всё немного сложнее, чем кажется. Императив гласит: «Поступай так, чтобы принцип твоего поступка мог бы стать всеобщим законом».

А если я вижу, что мой поступок не мог бы стать всеобщим законом? Тогда как?

Должно ли всем быть хорошо то, что хорошо мне, или, наоборот, мне должно стать хорошо то, что хорошо всем?

Должен ли я искать спасения от несовершенств мира в броне своих принципов, или же эти принципы должны включать в себя и несовершенства мира тоже? То есть — должны быть более совершенными, чем моё собственное, персональное, устраивающее меня совершенство?

А если так, то мои ли они?..

Что если моральный подвиг не в том, чтобы следовать себе, а в том, чтобы уметь через себя переступить?

Не потому, что «так правильно», а потому что так надо?

При этом проблема «просвещённого меньшинства» и «тёмного забитого большинства» решается просто: ты — со всем твоим багажом переживаний и размышлений — должен быть таким, какая твоя страна, какой твой народ. История России, по-твоему, это история рабства? Ну, допустим. Тогда — будь рабом. Если же хватает сил видеть в безграничном терпении величие — будь великим.

Подвиг там, где сила трения возрастает.

Я, конечно, сильно не политолог, но, во-первых, «умище-то куда дену?» — как говорил тот дворник из анекдота, а во-вторых, это статья о литературе. «Разбор произведения», так сказать.

У произведения сего много авторов, и не все они работают слаженно, многие тянут одеяло на себя, стараются перещеголять других, по-разному видят идею и финал, имеют разные планы относительно судьбы персонажей, но тем не менее работают на один общий результат.

Называлось произведение в разные моменты по-разному; сейчас его неофициальное рабочее название выглядит так: «Протесты».

«Ты в это воскресенье идёшь на протесты?» Есть что-то пренебрежительное, какая-то инфляция в этом множественном числе названия. Веник разобрали на прутики, каждый из которых легко сломать по отдельности — на бульварные опен-эйры.

Вот эти кадры больно запали в душу: «Присаживайтесь! Присаживайтесь!» — кричит Капитан Америка, а люди нерешительно топчутся, доверчиво глядят на него влюблёнными непонимающими глазами. «Присаживаются» милиционеры и гопники, а тут ведь собрались лучшие люди Москвы… И потом, куда — присаживайтесь? На корточки? Задницей на асфальт?