Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3

(«Мывься в мовнице...» - мовнице-молельне. Тут надо принять во внимание доисторическое значение глагола молить. В. Буслаев пишет: «молить в значении приносить в жертву, давать обет употребляется в древнейших рукописях Ветхого Завета: так слово мольба в рукописи XVI в., В.И. Григоровича, употреблено там, где в исправленном виде читаем: “обет”, а именно Книг. Числ. “в в’се дни мольбы его” 6, 4, “яко молба богу немоу на нем на главе его” 6, 7, “глава бо молбы его” 6, 9. - Без сомнения, читатель ясно видит, что о слове “молить” говорим в его доисторическом значении... Мы говорим о том молении, против которого так громогласно вопиет слово христолюбца, который по рукописи XIV в Троицк. Лавре, под названием “Золотая Чепь”, именно говорит о неверующих, что они “не ошибуться (т.е. не отстают) проклятого моления”, т.е. жертвоприношения идолам. Потому-то к глаголу молить и приставляется возвратное местоимение ся, которое теперь ничего здесь не значит, но первоначально имело смысл, т.е. приносить себя в жертву, а не умолять или просить себя. Отсюда же явствует, почему молиться употребляется с дательным падежом, т.е. приносить себя в жертву кому ». Рус. нар. поэзия. II. Русский быт и пословицы, стр. 82, Спб. 1861. - Еще в областном вятском наречии (тж., стр. 81) молить до последнего времени употреблялось в смысле колоть, резать, а потом - есть «и именно что-либо особенное, даже благословенное». - Итак, «навем мовь творят» значит приносят жертвы навью, жертвенную трапезу. А молельня значит жертвенное место, мистическое, священное место в переносном значении. Надо еще иметь в виду, разбирая фразу Никона, что здесь о существеннейшем «языческом» писал христианин-монах, для которого всё это бесовская прелесть. Видно уже из того, с каким презрением он к этому всему прикасался, что свалил в одно с древним «поганством» манихейскую ересь. Но и этой крупице малой от древней мистической трапезы должны мы быть рады. Об остальном остается только догадываться, идти в темноте наощупь за маленькой щелочкой света.)

Продолжение следует [457] Продолжения в журнале (выходившем до декабря 1938 г.) не было. .

Журнал Содружества , 1937, № 1, стр.11-15. Эта статья Гомолицкого цитируется в работе Ю. Миролюбова «Риг-Веда и язычество», вошедшей в его Собрании сочинений (т. 4) еще при жизни Гомолицкого (München: Otto Sagner, 1981), SS. 149-158. Ср.: Юрий Миролюбов. Сакральное Руси. Собрание сочинений в двух томах . Том I (Москва: Золотой Век, 1997), стр.113-124.

Кажется, последним «словом» Блока было то, что он сказал о Пушкине в 1921 году на торжественном собрании в Доме литераторов в Петербурге. «Слово» Блока было одновременно и лучшим словом, сказанным о Пушкине. Не потому ли мы так близко празднуем эти две печальные годовщины - пятнадцатилетнюю Блока и столетнюю Пушкина - «двух Александров», как сказал кто-то, «русской поэзии». Думая о них, невольно приходят на память строки Пушкина:

В умирающем Петербурге, в черном мире тех замученных и запуганных лет - Блок поднялся перед юбилейным собранием с мертвой маской вместо лица, о которой свидетельствуют все, кто писал о последнем глухонемом трехлетье: поэт оглох и онемел после того космического грохота, который слышал, когда писал «Двенадцать».

Он один тогда не побоялся сказать правду о чиновниках, которые «собираются направлять поэзию по каким-то собственным руслам, посягая на ее тайную свободу и препятствуя ей выполнять ее таинственное назначение».

«Мы умираем, - говорил он за несколько месяцев до своей физической смерти, - а искусство остается. Его конечные цели нам неизвестны и не могут быть известны. Оно единосущно и нераздельно».

О Пушкине Блок сказал: «веселое имя: Пушкин. Это имя, этот звук наполняет собою многие дни нашей жизни. Сумрачные имена императоров, полководцев, изобретателей орудия убийства, мучителей и мучеников жизни. И рядом с ними - это легкое имя: Пушкин. Пушкин так легко и весело умел вести свое творческое бремя, несмотря на то, что роль поэта - не легкая и не веселая; она трагическая».

Действительно, если взвесить эти два имени, насколько тяжелее покажется имя «Блок», насколько трагичнее. И между тем в слове «Пушкин» столько как раз тяжести, и тяжести батальной, а созвучие «Блок» - так легко, что поэтесса Марина Цветаева сравнила его в стихах с «льдинкой на языке», с «поцелуем в снег» [459] М. Цветаева, «Стихи к Блоку. 1» (1916). .

Насколько стихия хаоса кажется родной отмеченному ею Блоку - настолько Пушкин представляется нам дневным, гармоническим. Но неуловимое человеческое счастье трагично в своей недостижимости, тогда как в хаосе есть всегда надежда, всегда обещание, предчувствие полета Духа Божия, отделяющего сушу от тверди.

В одной сербской сказке три вещие бабы Роженицы, три славянские парки, приходят к колыбели ребенка посмотреть, «с какой смертью он родился». Смерть - пробный камень жизни. Вспомним, в какой обстановке умирали оба так рано покинувшие живых поэта, и мы поймем, что Пушкин, умиравший среди друзей, среди созидавшегося гармонического мира (а не рушившегося, грохот крушения которого слышал Блок), родился с трагической черной смертью. Есть что-то страшное, до ужаса безотрадное в этом конце, внезапно оборвавшем вечно несытую жажду гармонического счастья.

Эта венчанная тень стоит сегодня перед нами как символ всего прошлого русского величия. Неужели вы не слышите ее голос, обличающий наше падение, наше бессилие достойно взять на свои плечи и понести непосильный нам груз, эту духовную тяжесть русской культуры. Дни эти могли бы стать торжеством лишь в том случае, если бы мы не оказались волею истории в тесном, трагическом тупике. Неужели вы не слышите, как она, эта тень, вопрошает нас: «Русские, где ваша Россия?»

Трагический вопрос, трагический голос. Отделаться от него мы не можем. Зажать уши, чтобы не слышать, мы не можем. Он звучит в нас самих, он соприсутствует нам всюду. Мы носим его с собою, в себе. В этом знамение нашего времени. В этом исторический смысл сегодняшней годовщины. Это не просто встреча русских в общем культурном делании. Это событие огромной важности, встреча - неизбежная встреча - каждого из нас с Пушкиным. Еще в прошлом столетии могло казаться, что Пушкин стал залетейской тенью. Ныне мы знаем, что он жив вещею жизнью мертвеца, существование которого длится очищенным нарастающим бытием, - влиянием на живущие, сменяющиеся поколения.