Лев Гомолицкий - Сочинения русского периода. Проза. Литературная критика. Том 3

Эта «огромная тюрьма» подсоветского народа и «тесная свобода» эмигранта, безглагольная перекличка между ними - не забудутся. Первые же слова поэта, обращенные к жизни, оказались действенными. Отлились в звучные поэтические образы, а образы эти тем сильнее, что запоминаются и крепко держатся в памяти, как бы приучая к себе сознание, чтобы тем прочнее и глубже расти в него.

Другое стихотворение Смоленского, полностью приведенное в этом № «Меча», было напечатано в 56-ой книге «Современных Записок» [322] Влад. Смоленский, «Они живут - нет, умирают там...», Современные Записки LVI (1934), стр.207-208; Меч, 1935, № 25, 28 июня, стр.4. , а потом - вторично с выразительным названием «О Соловках» - в № 1 «Полярной Звезды» [323] Публикация эта упомянута в помещенной в этом же номере Меча рецензии члена пражского «Скита» Владимира Мансветова на первый номер журнала Полярная Звезда, где о стихотворении Смоленского рецензент отзывается гораздо менее восторженно, чем Гомолицкий: «Встречаются также недурные строки в искусных и в искусственно-страстных декламациях о Соловках и о России В. Смоленского (который, кстати, чем дальше уходит от В. Ходасевича, тем всё более теряет свою поэтическую подлинность)». - Влад. М., «Полярная Звезда. Литературный ежемесячник, № 1, Париж, Брюссель, 1935», Меч, 1935, № 25, 28 июня, стр.4. Под заглавием «Стихи о Соловках» стихотворение напечатано в кн. Смоленского: Наедине. Вторая книга стихов (Париж: «Современные Записки», 1938), стр.57. . И опять последние строки его полны потенциальной силы. В них поэт, обращаясь к эмигрантскому писателю, говорит, что Господь

Призыв если и не достигнет других сознаний, то вышел из отчетливого сознания, обращен поэтом прежде всего к самому себе...

Первые сборники Ладинского связаны общей метафизической темой. Были в них намеки на исторические судьбы России, но замаскированные так, что всё, что он говорил, можно было понять и в смысле общей человеческой судьбы. Со временем образы поэта конкретизировались, и в новых его стихах, разбросанных в разных газетах и журналах, он уже, не скрываясь, обернулся лицом к России. Перед Ладинским мысленно предстала наша героическая и трагическая судьба. Когда стихи эти будут собраны автором в отдельную книгу, - можно будет лучше проследить рост его темы, но и по теперешнему - случайному, разбросанному материалу путь его уже достаточно ясен.

Тема, овладевшая Ладинским, вернула русскому стиху прежде всего его эпическое достоинство. Уже давно, со времен, может быть, первого золотого века русской литературы, мы были лишены поэзии, столь свободной в выборе тем. Наилучшим образом поэт использовал положение эмигранта, которому на чужом берегу, как Одиссею на острове Калипсо, дана передышка, чтобы он мог всмотреться из своего далека в прошлое отчизны и сравнить ее с остальным миром, - а не его ли суждено познать изгнаннику, «постоянному в бедах». Ладинский - в поисках исторических аналогий катастрофы, постигшей Россию. Он упорно всматривается в русскую историю. Больше всего его привлекает петровский - екатерининский мир. Мир «зябкого Растрелли», в который «как бабочка» выпорхнула Россия из «атласной своей колыбели». Суворовские походы, «фантастические зимы» Петербурга, роковая фигура Блока, - без нее уже немыслимы последние годы «северной Пальмиры»... И наконец - судьба эмигранта:

Мысль его залетает дальше - в будущее, и он предвидит уже времена, когда после новых бурь, быть может,

Поэзия его в общем эпичнее и потому внешне богаче сосредоточенной лирики Смоленского. Но есть и у Ладинского строчки, в которых он перекликается с автором «тесной свободы» и «огромной тюрьмы»: –

Здесь всё - и «дубравный лист», и «небо полумира» - напоминает лучший век русской поэзии, и подлинно и захватывающе звучит заключительное «пора!».

Слыша эти новые голоса, исчезает страх перед испытаниями, раз они, эти испытания, очищенные и преображенные в творчестве, сами становятся творчеством - возвращаются в жизнь, получая свое двойное оправдание.

Так стихи лучше торжественных речей убеждают нас:

Меч , 1935, № 25, 28 июня, стр.4-5.

Христианство прошло не водным, огненным крещением по древней Руси. Владимир или люди владимировы крестили огнем и кровью и до земли выжгли первобытную мудрость, первоначальное откровение Бога. Священная война - самое опустошительное и беспощадное дело.

Древнее должно было исчезнуть, но исчезало с трудом.

Удивительный, единственно сохранившийся, насквозь «языческий» памятник - «Слово о полку Игореве» - описывает события конца XII века и, значит, был написан через два столетия после владимирова крещения. Между тем, только в последней фразе (которая может быть и позднейшей припиской переписчика-христианина, и данью киевской «государственной» религии) упоминается о святой Богородице и христианах. Степи еще исповедовали старого бога.

Сравнить рассказ Слова с летописным: вся летопись писана библейским причитанием с призывами к Господу Богу моему. О тех же событиях: «В день святого воскресения наведе на мя Господь гнев свой, в радости место наведе на ны плач», «се возда ми Господь по беззаконию моему», «се же встав ужасен и трепетен и наклонился образу Божию и кресту честному, глаголя: Господи, сердцевидче! аще спасеши мя, Владыко, Ты недостойного и возмя на ся крест, икону...» В Слове же нигде в этих случаях Высшее вообще не упоминается, потому что древние боги ни в поход не благословляют, ни в бой не ведут. Кровь льет человек. Имя же Бога рассказчик произносит, лишь вспомнив о благоденствии, мирном занятии, мире.