Наталья Иванова - Русский крест: Литература и читатель в начале нового века

В литературе – невозможно представить, чтобы Илья Резник (чей юбилей, кстати, отмечался параллельно гергиевскому, и еще более широко шумно и представительно: его транслировал «Первый канал» чуть ли не в прямом эфире – вот она, свобода слова и песни! а вы думали; в то же самое время гергиевский и юбилейный концерт шел по каналу ТВЦ, и то спасибо) отмечал вручение премии «Поэт» Олегу Чухонцеву. (Им, кстати, обоим исполнилось по семьдесят – они одногодки. А ведь как по-разному… и т. д.) В то время как высокая поэзия и высокая словесность впадали в депрессию и вылезали из нее с большим трудом при помощи премиальных инъекций, элитарные музыканты добились для себя в нашей стране тех же условий и того же поклонения, которые существуют «во всем цивилизованном мире». Это Кобзон приходит и с огромным вниманием слушает Гергиева, а не наоборот.

Что же такого сделать «высокой» литературе, чтобы спрос на нее опережал предложение? «Знал бы прикуп, жил бы в Сочи» – сегодня эта поговорка звучит более чем актуально. Творческая жизнь и, если можно так выразиться, путешествия большого музыканта четко запланированы на несколько лет вперед. В творческой жизни больших поэтов нет никаких планов, кроме стихописания, а это – в руце Божьей. Скажу только, что ритуалы уважения и признания, которыми вынуждены приветствовать «высокую» музыку даже те, кто в ней ничего не смыслит, заставляют по-новому взглянуть на иерархию в культуре.

Что же касается самой пасхальной недели, то это один из примеров того, как светское искусство, воспользовавшись возможностями выхода к публике в один из самых больших и ярких религиозных праздников, преподносит и превозносит себя, присоединяя к своим возможностям «силы небесные». Гергиев – замечательный дирижер самой жизни, умный (и не посторонний!) музыкальный менеджер. К своим проектам он, кажется, сумел подключить и Господа Бога. Или наоборот. Не суть важно, кто кого пиарит. Важно, что силы эти выступают вместе.

И еще об одном.

Литературу как искусство слова с его возможностями хотят присвоить (и, не будем скрывать, легко присваивают) для пропаганды разные силы, не исключая и религиозников. Ничего нет слабее стихов и прозы, написанных по религиозным рецептам. Литература, хранительница ценностей иудео-христианской культуры, прячет их глубоко.

Особый вопрос – об отношении к религии так называемого образованного слоя. Беседуя с Л. К. Чуковской (запись от 1 июля 1961 г.) о своих стихах («Софокл»), не понятых Чуковской, Ахматова замечает: «Просто у вас нет слуха к античности. Для вас это пустое место <���…>. А это должно быть внутри, вот здесь, – она показала на грудь, – этим надо жить…» Далее Лидия Корнеевна размышляет: «…Я ведь человек „грязно необразованный“, как говорит о себе кто-то из героев Достоевского, [но ведь вот] Библию я знаю худо, и более чем худо знаю – она для меня мертва…»

При всем голоде, зафиксированном рейтингом фильма П. Лунгина «Остров» и продажами романа Л. Улицкой «Даниил Штайн, переводчик», надо понимать, что дело это хоть и соблазнительное, но опасное – претендовать на нечто «духовно-христианское» (как и вообще обозначать «духовку»). Пастернак написал свои стихи к «Доктору Живаго» тогда, когда делать это было категорически нельзя. А сегодня – можно! нужно! приветствуется. Особый и болезненный, как показало письмо «академиков», вопрос – вопрос о настойчивой клерикализации общества. Она идет, и у нее есть и весьма неприятные, настораживающие особенности. Одна из них – стремление взять искусство на службу.

А литература должна поступить иначе. Как поступила музыка в лице Гергиева. Присоединить светскую радость к светлому празднику.

Следуя кутузовской тактике, москвичи оставили город. А меня дернуло 5 мая заехать на Пушкинскую. По Тверской – душ из десяти поливальных машин, растерянные прохожие спасаются по подворотням и прячутся в переулках. В Интернете ждал другой холодный душ: в обжитом интеллектуалами «Фаланстере» обыск. Прибавлю к перечню впечатлений и «несогласных», на всякий случай запрятанных в кутузку – как проститутки на время московской Олимпиады. Город вымер – но предстояла не Олимпиада, а инаугурация всенародно избранного президента и следом за ней – весенний парад.

Москвичи оставили свой город вопреки решениям властей о «рабочей» неделе между майскими праздниками. Уехали – или отсиделись по домам, как оккупированные. Попряталась и так называемая элита – ни проблесковых маячков, ни сирен. Зато когда высокие золоченые двери в кремлевских хоромах открылись, тут-то и стало понятно, кто где: в Кремле. Президент присягал двум тысячам четыремстам приглашенным. Но вот что удивительно. Проезд камеры по красной дорожке запечатлел лица не столь любопытствующие и угодливые, сколь усталые. Стояние в трехчасовом ожидании на пронизывающем ветру под майским, но все же снегом не украсило ожидавших. Даже стойкий и весьма прокремленный депутат и политолог Сергей Марков в вечерней беседе на радио «Свобода» весьма нелестно прокомментировал проявленную о людях заботу. Тем более – людях выдающихся (а на торжества были приглашены только выдающиеся, – кто же, кроме выдающихся, занимает сегодня Думу, Федеральное собрание и Общественную палату?) Выдающихся ведь точно могли простудить. Представьте себе сюжет: пришел чиновник на инаугурацию, простоял на ветру в пиджачке своем трехтысячедолларовом, простудился, от расстройства восстал на начальство, как Марков, – и умер. Сюжет чеховский. Впрочем, оставим мрачные предположения.

Главным качеством действа была его гламурность (как-то сбоку дополненная службой патриарха перед новоявленным главой государства в кремлевском соборе). Гламурность, стомильонно оттиражированная ТВ-картинкой. Операторы начиняли кадр золотом сколько могли. А в «знаках и символах» – оттянулись; я бы отметила картинку двух медальных профилей, начеканенных один на другом.

Присягу много лучше было бы дать на площади, не тасуя представителей безликой бюрократии. Но вот президенты, опять оба и сразу, стоят на подиуме перед своей публикой (какая уж есть), произносят по очереди подобающие моменту речи, все происходит в хорошем темпе, церемония близится к концу. В завершение грянул гимн, запел невидимый хор. Пел он очень старательно, к хору претензий нет: поют, что дают. Вопрос к элите: никто не запел. Ни у одного не дрогнули лицевые натренированные мускулы (хоть бы губа пошевелилась)… Молчали пиджаки, молчали редкие среди пиджаков розовогрудые платья. Молчали президенты – и тот, что слева, и тот, что справа. Так и простояли, – пока исполнители исполняли.