Сергей Костырко - Простодушное чтение

Или здесь ситуация, как с нашим Нагибиным, автором добротной культурной прозы, очень даже неплохой, но впоследствии отодвинутой его неправильным («отвратительным» с точки зрения большинства критиков и просвещенных читателей) «Дневником» – текстом больным, обиженным, желчным, брюзгливым, мстительным, и при этом обладающим неожиданной для Нагибина внутренней свободой и, соответственно, художественностью?

И вот новый сюжет для размышлений о месте «Дневника» в творчестве писателей: «Уральская новь» в № 10, 2001 года осуществила «стерео-публикацию» дневников Анаис Нин 1956 года и дневника Нины Горлановой «Записки из мешка» 2001 года.

На имя Анаис Нин я сразу не отреагировал; что-то смутно знакомое – и только. И потому доверился представлению, сделанному редакцией и переводчиком: Анаис Нин, «интерес к которой уже перелетает через планку общероссийской осведомленности» (от редакции), в сочетании с «великая космополитка и писательница», ее «Дневником» «так восхищался Генри Миллер», настраивают на знакомство с еще одним писателем из открываемой нами элиты XX века, из круга Беккета, Лоуренса Даррелла, Генри Миллера. И ожидания не обманывают. «Дневник» содержит картинки из жизни европейской и американской литературной и художественной элиты, портреты, неожиданные суждения об искусстве и о месте писателя в нынешним мире и т. д. В том, что «Дневник» пишет мастер, убеждать тоже не надо – слишком видна литературная хватка автора, способного в нескольких репликах передать саму атмосферу разговора или в двух-трех абзацах прокрутить микросюжет с массой психологических нюансов. С суждениями ее о литературе можно не соглашаться, но несомненно то, что писались они изнутри собственного опыта:

И естественно было, читая «Дневник», держать в уме еще и вопрос, почему мы раньше не слышали ничего об этом писателе, что было причиной ее замалчивания. Непривычно свободные, внутренне раскованные суждения о, скажем так, «вопросах пола» или, скажем, изящная, с внутренним сочувствием написанная микроновелла о лесбиянке – вызывает предположение, что тут, наверное, и причина. И только дочитав «Дневник» до середины, я вдруг сообразил, что я, на самом-то деле, знаю, чей дневник читаю. Что это ее книги, изданные, например «Амфорой», за год заполонили чуть ли не все наши книжные магазины. Странные это книги. Изданные в элитных интеллектуальных сериях, они удивляли китчевыми обложками, более уместными для оформления какого-нибудь «крутого любовного романа». Тогда я решил, что это, наверно, такой ход, рассчитанный на контраст «сексуальной» обложки и высоколобого текста (вариант с названием романа Гомбровича «Порнография»). Но нет – я открывал книги и натыкался на тексты, вполне соответствующие стилистике оформления. Что-нибудь про юную девственницу, которая в руках опытного мужчины приобщается к тайнам плотских наслаждений, и все это, если судить по беглому – 15–20 минут просмотра по диагонали у книжного прилавка – чтению, излагается с утомляющей прописанностью физиологии самого процесса. То есть вполне заурядная полупорнографическая литература, только почему-то в элитной упаковке.

Ну а как же «Дневник»? Нельзя, наверно, составить впечатление о книге, полистав ее у прилавка. Может, я проглядел, может, там другое? – может, издатели начали издавать современного мастера, работающего с малоосвоенной в русской литературе темой эротики. У нас с этим туго, у нас любовь в литературе все больше – бесплотные тургеневские барышни или физиологическое отправление, опыт разработки собственно эротических тем от Батюшкова и Пушкина до Набокова никак не складывается в традицию, и даже высоколобые наши литературоведы под эротикой вполне простодушно числят порнографию и отцом российской литературной эротики считают Баркова.

После чтения «Дневника» Анаис Нин я снова взял ее книги для более внимательного чтения. Да нет. Все так. Про сокровенные бугорки, про соски, набухающие в процессе, про глухие стоны страсти и функционирование клитора – а о чем еще можно писать таким, например, языком (цитаты выбрал не из-за своей излишней стыдливости, а как наименее тошнотворные, а тошнотворно там практически все – особую похабность этой прозе придает еще и стилистическое жеманство переводчиков): «она находилась полностью под чарами пальцев Пьера», или «она расцветала под его ласками, и в ней рождалась уже не девочка, а женщина», ну и так далее.

И где же в этой прозе – Анаис Нин из ее «Дневника»? А – нигде. Очень хотелось бы думать, что тут вина переводчиков, для которых без разницы, что переводить – или Анаис Нин, или бесконечную «Эммануэль» – «траханье» оно и есть «траханье».

Но приходит на ум и уж совсем пессимистичное предположение о том, что это знак времени: писатель Анаис Нин четко внутри себя разделила писание текстов для потребителя (которого автор «Дневника», сочиняя, скажем, «Дельту Венеры», не может не презирать) и на себя в «Дневнике» – умного, тонкого, обладающего достаточной культурой чувства, и эротического в том числе, интеллектуала и писателя. В подобном контексте слова переводчика Ксении Кунь о том, что славу Анаис Нин принес как раз Дневник и что это главная книга в ее творчестве, звучат зловеще.

Вторая составная публикации в «Уральской нови» – «Дневник Нины Горлановой» (опубликован под названием «Записки из мешка»). Для читателя, знакомого с ее рассказами и повестями, специального усилия для вхождения в текст не потребуется. Грани между текстом ее «Дневника» и ее прозы практически отсутствуют. И дело, разумеется, не в том, что Горланова «простодушно» описывает всегда и везде свою собственную жизнь, детей, мужа, соседей, пермских и московских друзей. Нет, она художник с особым даром. В «Дневнике», как и в своей прозе, она работает с окружающей ее повседневностью прежде всего как художник, выбирая из «бытового мусора» только то, что персонифицирует атмосферу, дух, внутреннее содержание – и этого дня, и включенность его в череду дней, и включенность в ее собственную жизнь; иными словами, у нее редкий дар вылущивать из шелухи бытового – бытийное.