Сергей Костырко - Простодушное чтение

И эта судорога отвращения к самому себе дана не как форма мимолетного похмелья, – себя со стороны Саша видит постоянно:

Необходимое уточнение: стилистика прилепинского повествования использует формы несобственно-прямой речи; Саша в романе является не только объектом, но и субъектом анализа; дистанция между автором и героем сокращена максимально, и использование автором интимного, домашнего имени Саша вместо отстраненного Александр или Санька как бы включает его, автора, в круг героев романа.

Автор настаивает с самого начала: слово «революция», которое выкрикивают «союзники», – это не очередная форма молодежного фрондерства. Революция – это они сами:

«Союзники» в романе считают, что других реальных политических сил у оппозиционной России не осталось. И считают так далеко не безосновательно, – скажем мы, – сегодняшняя оппозиция давно стала политическим театром, за всеми этими КПРФ, ЛДПР, «Яблоком», «Родиной» не может не мерещиться рука кремлевских кукловодов. В этом раскладе «союзники» (как и реальные члены НБП) – единственные живые политики, выполняющие в общественной и политической жизни функцию «бродила». Осознание этой исключительности и дает Саньке и его соратникам ощущение права на действие.

Содержание же своей революции герои романа определяют романтически-пафосными и предельно размытыми словосочетаниями: «жуть и ярость», «праведный беспредел» и т. п. То есть выбирается романтический, отчасти анархический, бакунинский образ: «дух разрушающий есть вместе с тем и дух созидающий», а отнюдь не образ тех революций, которые, по крайней мере изначально, осознавали себя актом созидания, высвобождения накопленной обществом потенции к развитию и соответственно выставляли – пусть предельно обобщенные, но наполненные тогда конкретным содержанием – программные лозунги («Свобода. Равенство. Братство» или «Вся власть Советам», «Земля крестьянам», «Мир народам»). Ну а какими будут первые декреты «союзников» после их победы? Что намерен созидать «Союз созидающих»? – как раз эта ключевая для описываемой в романе ситуации (да и для понимания характера героя) тема отсутствует напрочь. Только несколько громких и эффектных, как кажется «союзникам», лозунгов: «Любовь и война», «Вернем себе Родину», «Русским должны все, русские не должны никому»…

Санька лукавит (сознательно или бессознательно), как бы не понимая, что сказанное им и есть новая идеология, то есть определенный результат размышлений и анализа, выстраивание выбранных понятий (почва, судьба, любовь и т. д.) в некую систему, которая, в свою очередь, предполагает вполне определенные действия. Это уже догма. Вовлеченность в действие для Саши словно лишает его права на сомнения и размышления. На резонный вопрос милиционера: а зачем вы все разгромили, «вы это строили, чтобы ломать?» – он отвечает презрительным молчанием. Ну а разговор, который затеяли с ним «либерал» и «патриот», он прерывает фразой «Как вы остоебали!», встает и уходит. Не о чем мне с вами говорить. Это не поза. Это органика.

Для Саши и его соратников революционная деятельность, по сути, – процесс самодостаточный. Это форма противостояния «вероломству», жестокости, лживости нынешних властей России, с одной стороны, и нынешней спячке и общественной апатии – с другой. То обстоятельство, что «союзники» расплачиваются за свои действия арестами, тюрьмами, избиениями, наделяет их ощущением морального превосходства.

Саша чувствует себя эманацией неких глубинных, еще не осознанных российских ожиданий, так сказать, народных чаяний. И потому нелепо морочить себя умствованиями – они, «союзники», проявление некой «непосредственной моторики русской жизни».

То, что в этом отчасти агитационном идеологическом романе нет описания платформы «союзников», не означает отсутствия каких-либо политических ориентиров у Саши. Читателю предоставляется возможность вычитывать ее из самой личности героя. Вот Саша плачет счастливыми слезами, досматривая фильм «Чапаев», а вот на митинге оппозиции он морщится от надоевших лозунгов, и глаз его отдыхает на «мягко улыбающемся лице Ленина» и «спокойном лице преемника Ильича <���… > в фуражке и в погонах генералиссимуса». Или – герой рассматривает семейные фотографии:

То есть герой, похоже, всерьез полагает, что свидетельства историков о голоде в деревенской России в начале 30-х и констатация того, что большевики последовательно уничтожали русское крестьянство как опасный их режиму «мелкобуржуазный» класс, – что все это нынешняя либеральная пропаганда. И что террор 1937 года коснулся исключительно либеральной интеллигенции и некоторых слоев тогдашней политической элиты, а оставшихся безгласными в мемуарной литературе миллионов «обыкновенных людей», расстрелянных или пошедших по лагерям, как бы и не было вообще. Уже по этим приметам мы можем выстраивать политические ориентиры Саши: возвращение в счастливое (как искренне полагает герой) советское прошлое, только обустроенное новыми, «самыми лучшими людьми».