Владимир Ильин - Пожар миров. Избранные статьи из журнала «Возрождение»

И только тот цветком тем взыскан,

Кто отошел, окоченев…

Этот «цветок» представляет собою как бы положительный ответ на вопрос: есть онтологическая, «Платонова идея» смерти, окоченения, энтропии, то есть уравнения разницы температур, при которой прекращаются все процессы жизни и наступает смерть… Но не надо забывать, что эта ледяная, смертная «красота» заимствует все свои краски, всю свою пленительность и весь свой блеск у настоящих живых цветов, рожденных теплом и веянием Св. Духа, Духа Жизни. Стало быть, и здесь подделка и похищение: красота, сотворенная (будто бы) Мефистофелем, есть похищенная красота, под которой – холодная бездна «ничто», «абсолютного нуля»…

Тот ум, который во всем этом разбирается, конечно, счастья не приносит – отсюда великая меланхолия, окутавшая все творчество К.К. Случевского. Он один из самых печальных артистов и мыслителей.

Это – новый вариант «Горя от ума», темы, составляющей подспудное основание и фактическое содержание «Экклезиаста». Вся поэзия К.К. Случевского отражает пессимистическую мысль о мире, где царит торжествующая глупость безумного «Слуха» владеющих миром глупцов, болтающих и бездельничающих «от ветра главы своей». В этом смысле особенной едкой горечью и злостью пропитано стихотворенье-эпиграмма «Слух».

Это, кажется, самое умное, что когда-либо было сказано в эпиграмматической форме о глупости, наравне с известным произведением Эразма Роттердамского – и, может быть, даже превосходящее его «Похвалу глупости», тем более что здесь показано зарождение и «общественного мненья», как оно дано в «Евгении Онегине» Пушкина:

От этого – неисчислимые страданья и кровопролития… Ибо здесь царствует в образе «Слуха» нечто совершенно особое, некое «оно» («das man») лишь в наше время вскрытое экзистенциально-феноменологическим анализом Гейдеггера. От этого – тоска, страх и ужас, озабоченность, все, что связано с термином Angst – Angoisse и что приближает Случевского к «Вию» и этого рода вещам Гоголя, у которого ведь тоже соединены неразрывной связью смешное, мерзкое и кошмарно-ужасное, бесовское…

H.A. Бердяев при помощи метода, типично христианского, который можно назвать « вхождением в положение » и который связан с сочувственным переживанием «чужого я», «чужой личности», открыл очевидную «бесчеловечность истории » и тем самым раскрыл глаза также и на бесчеловечность философии. От себя добавим, что до открытия феноменологического метода в философии, вернее, до прорыва в ту область, которая сделалась доступной благодаря феноменологически-экзистенциальному методу, все типы философских и историософских построений были идеалистично-бесчеловечными, «не входящими» в положение человека и человеческого конкретного «я» в жизни и истории. Да, собственно, и совсем не существовало – за редчайшими исключениями – того, что можно назвать « философией жизни», «философией и метафизикой жизненных ситуаций » и « жизненной конкретной экзистенции »… Этим занималось искусство и в особой степени литература (главным образом поэзия и драма) и музыка. Особенной бесчеловечностью, жесткостью и жестокостью отличались системы Гегеля и Маркса, для которых конкретная человеческая личность просто не существует.

Но, кажется, все рекорды тупоумия, каменносердечия («окамененного нечувствия»), «невхождения в положение» и просто бесчеловечной жестокости побил в Церкви дух Великого Инквизитора, у которого учится сам сатана, как это очень хорошо показано К.К. Случевским в «Вертепе».

Теперь понятно, почему оно – слух «сидит при своих» и «читает житие святых», стилизованная под «всеобщее употребление»… Отсюда и казни всякого рода, отсюда Мефистофель с его «рецептом»… А в результате – смертная скука и беспредельная тоска, господствующая в мире и низводящая его на край «предельных состояний ». И над всем – «незрелой мысли пустота»…

ПОСЛЕ КАЗНИ В ЖЕНЕВЕ

Этот шедевр недаром вызвал восхищение всех русских символистов. Именно это стихотворение, а также «Рецепт Мефистофеля» и поразительная по музыке «Богиня тоски» показывают нам, что К.К. Случевский не только был гениальным «предтечей» символизма, но что это столь важное и действительно «передовое» течение, которому надолго, если не навсегда, суждено указывать «Пути и перепутья» в поэзии, уже дало в нем многие из своих самых совершенных реализаций.

РЕЦЕПТ МЕФИСТОФЕЛЯ