Владимир Ильин - Пожар миров. Избранные статьи из журнала «Возрождение»

Нужно проникнуться той великой осторожностью, с которой трактуют эту тему представители русской элиты – начиная с Н.М. Каразмина, а от него к Чаадаеву, Пушкину, Тютчеву, Толстому, Достоевскому, Хомякову, Константину Леонтьеву… К великой чести нашей элиты, ни один из них не погрешил теми мерзостными недостатками и гнусными уродствами, сочетающими глупость и злобу, что могут привести в состояние полного отчаяния и разочарования в человеке… Как статья Карамзина «О любви к человечеству и о народной гордости», так и его же «Предисловие к Истории Государства Российского» отличаются удивительной моральной брезгливостью, духовным аристократизмом и высотой вкуса н культуры. Но все эти качества, да еще в сочетании с литературным гением, достигают высшей ступени у Пушкина в его «Рославлеве».

В беллетристике высокого качества диалог несомненно занимает первую роль или во всяком случае одну из первых ролей. Диалог этот может быть диалогом житейским; он может быть дружественным обменом мнений и чувств; он может быть воркованьем влюбленной пары, «длинной сказки вздором живым»; наконец, диалог может быть философским, где в порядке последования триады тезиса, антитезиса и синтеза во все поднимающейся и углубляющейся ассимитотической цепи «из столкновения мнений рождается истина». Этот диалог особенно ненавистен коммунистам, которые его не признают, да и совершенно в нем немощны и неискусны… И даже не отдают себе в этом никакого отчета.

Любопытно, что с точки зрения структуры введение в этот пушкинский диалог такое же сложное, как это мы наблюдаем, например, у Платона в «Пире» или в «Федоне». Повествование ведется, так сказать, «из третьих рук», в связи с чем дан и подзаголовок к «Рославлеву»: «Отрывок из неизданных записок дамы». Сложность увеличивается еще тем, что главное действующее лицо взято из новости Загоскина (будто бы). Это главное действующее лицо – чрезвычайно умная и умственно прямая и честная «Княжна Полина». В длинном (особенно для такого короткого отрывка) введении поставлен еще щекотливый вопрос по поводу отсутствия у русской элиты интереса к отечественной литературе и к русскому языку. Любопытно, кстати сказать, что этому вопросу Пушкин уделяет место и в «Евгении Онегине», где Татьяна пишет свое знаменитое письмо к Онегину по-французски, а автор дает его (будто бы) перевод:

Все это имеет несомненно прямое отношение к главной теме – о любви к отечеству и народной гордости. Ибо в самом деле, что может быть милее из всего, что связано с Отечеством, как не отечественный язык? Очень удачно сочетал Пушкин в своем «Рославлеве» также повествование о путешествии Мадам де Сталь в Россию и ее отзывы о русской литературе и русских писателях. Мадам де Сталь выведена лично – и этот легкий, как бы карандашный рисунок удался Пушкину в высшей степени. Знаменитая писательница получилась как живая.

Все начинается с острых мучений княжны Полины по поводу тупоумия «светской черни», вздумавшей потешать гонимую Наполеоном французскую знаменитость издевательствами над русским простым народом и над его бородой. Мадам де Сталь оказалась вынужденной взять на себя роль защитницы русского народа.

«Народ, который, тому сто лет, отстоял свою бороду, отстоит в наше время и свою родину».

Эти великолепные слова иностранной защитницы народа русского перед издевательствами светских шалопаев особенно характерны для «Рославлева». Ведь это говорилось согласно повествованию в 1811 г., то есть ввиду уже готовившегося нашествия Наполеона. Легкий карандашный набросок переходит в резкие штрихи гравюры Рембрандта, – а дальше и в его же масло, – с гениальными светотенями.

«Все говорили о близкой войне, и, сколько помню, довольно легкомысленно. Подражание французскому тону времен Людовика XV было в моде. Любовь к отечеству казалась педантством. Тогдашние умники превозносили Наполеона с фанатическим подобострастием и шутили над нашими неудачами. К несчастию, заступники отечества были немного простоваты – они были осмеяны довольно забавно и не имели никакого влияния. Их патриотизм ограничивался жестоким порицанием употребления французского языка в обществах, грозными выходками противу Кузнецкого Моста и т. п. Молодые люди говорили о всем русском с презрением или равнодушием и шутя предсказывали России участь Рейнской конфедерации. Словом, общество было довольно гадко».

Пушкин с таким же презрением, с каким он говорил о национальной пустоте человека улицы, далее говорит о шовинизме того же человека улицы. Все эти чувства он вкладывает в сердце и в уста княжны Полины. И странное дело: его героиня становится от этого еще пленительнее и еще более, по-настоящему, русской элитной культурной девушкой. Даже внешняя, телесная красота и грация ее становятся еще более зазывающими и гипнотизирующими. Остается удивляться, что этой пушкинской героини никто до сих пор не заметил…

«Вдруг известие о нашествии и воззвание Государя поразили нас. Москва взволновалась. Появились простонародные листки графа Растопчина; народ ожесточился. Светские балагуры присмирели, дамы вструхнули».

В княжне Полине возник благородный дух «печоринского» противоречия и стремление отмежеваться от толпы, от улицы, умудряющейся самые святые и бесспорные чувства превращать в пошлость, глупость и грязь.

«Полина не могла скрыть свое презрение, как прежде не скрывала своего негодования».

Можно сказать, что Пушкину удалось в одном пленительнейшем женском образе сочетать двойную психологию двух друзей, которыми впоследствии, в «Войне и мире», засиял гений гр. Льва Ник. Толстого. Мы имеем здесь в виду образы кн. Андрея Болконского и гр. Пьера Безухова. К этому присоединим девичью пленительность и грацию Наташи Ростовой. Но у Полины не было того детски-отроческого флюгерного легкомыслия, и тип вроде Анатоля Курагина мог бы внушить ей только отвращение.

«Такая проворная перемена и трусость выводили ее из терпения. На бульваре, на Пресненских прудах она нарочно говорила по-французски; за столом, в присутствии слуг, нарочно оспаривала патриотическое хвастовство, нарочно говорила о многочисленности Наполеоновых войск, о его военном гении. Присутствовавшие бледнели, опасаясь доноса, и спешили укорить ее в приверженности ко врагу Отечества. Полина презрительно улыбалась.

– Дай Бог, – говорила она, – чтобы все русские любили свое отечество, как я его люблю.

Она удивляла меня. Я всегда знала Полину скромной и молчаливой и не понимала, откуда взялась у ней такая смелость».