Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.26. Из сборников: «Поход», «Новый поход», «Истина шествует», «Смесь». Письма

Искренне Ваш.

Париж, 27 апреля 1886 г.

Значит, дорогой друг, я становлюсь жестоким, сам того не замечая, ибо постскриптум Вашего письма совершенно меня ошеломил. Что же такое я мог сказать? Совершенно не помню.

Выходит, мне непозволительно свободно говорить о том самом Дрюмоне, который столько раз писал обо мне в тоне несдержанном и непристойном. Он Ваш друг, это мне известно, а разве я Вам не друг? Однако я пока еще не настолько забылся, чтобы при Вас обвинять его в том, что он «копается в отхожих местах».

Но есть нечто более важное: растущее отчуждение, невозможность высказаться друг перед другом, не причинив взаимной обиды, расхождение во мнениях и оценках, которое все более разделяет нас. Ваше письмо глубоко меня огорчило, ибо оно лишний раз свидетельствует о смертельной болезни, от которой гибнет наше «трио».

Передайте г-же Доде наше соболезнование и примите выражения наших дружеских чувств к вам обоим.

Июнь 1886 г.

…Я все еще сижу над планом моего будущего романа «Земля» и начну писать его не ранее чем недели через две. Этот роман страшит меня самого, ибо при всей своей простоте он будет более других насыщен материалом. Я хочу вывести в нем наших крестьян, отразить их историю, нравы и ту роль, которую они играют в обществе; хочу заняться вопросом социальной природы собственности; хочу показать, куда мы идем в условиях нынешнего серьезного кризиса сельского хозяйства. За какое исследование я теперь ни берусь, я неизменно наталкиваюсь на социализм. Мне хочется в «Земле» сделать для крестьян то же, что в «Жерминале» я сделал для рабочих. К тому же я намерен остаться художником, писателем, сложить волнующую поэму о земле — поэму, в которой будут времена года, полевые работы, люди, животные, словом, деревня во всей полноте. Это пока все, что я могу Вам сказать, не пускаясь в более подробные разъяснения, сейчас слишком затруднительные для меня. Скажите, что я возымел дерзость изобразить в моей книге всю жизнь крестьян: их труд, любовь, политические и религиозные воззрения, их прошлое, настоящее и будущее — и будете правы. Хватит ли мне сил своротить такую глыбу? Что бы там ни было, попытаюсь…

29 июля 1886 г.

…Моя работа над романом «Земля» в полном разгаре. Но это настоящая каторга, не рассчитываю закончить книгу раньше марта и сомневаюсь, стану ли печатать ее фельетонами. Впрочем, все еще неясно. Законченные главы, на мой взгляд, недурны, но сама тема меня захлестывает, ей нет предела. Ведь я хочу охватить все стороны французской деревни: нравы, чувства, религию, политические воззрения, патриотизм и т. д. и т. п. Так что мне остается только уйти в это с головой, что я и делаю; ни на что более меня не хватает…

25 февраля 1887 г.

Любезный собрат по перу!

Вы хотите знать, что я думаю по поводу высказываний театральной критики о пьесе, которую мой друг Бузнах сделал на основе «Чрева Парижа». Я думаю, что Бузнах может только горячо благодарить всех этих господ, потому что, за некоторыми исключениями, все они повторяли одно и то же: говорили, что пьеса любопытна, что шестая картина проникнута берущим за душу пафосом, что одного блестящего исполнения было бы довольно, чтобы привлечь публику, — словом, они уверены, что пьесе надолго обеспечен успех.

Если Бузнах не был бы доволен, это значило бы, что он очень привередлив. И мне приятно знать, что он доволен.

А теперь, быть может, Вам любопытно узнать, как я отношусь к тому, что говорилось критиками о моей личной позиции в этом деле. Так вот, я чувствую, что в те времена, когда я писал длинные полемические статьи, я очень плохо объяснился или же меня очень плохо читали, раз люди думают, будто в театре я хочу видеть картины обыденной жизни без внутренней связи, что я пренебрегаю действием и слишком большое значение придаю декорациям.

Я не сторонник литературы, в которой ничего не происходит, — ни в романе, ни в драме; наоборот, я за любовь, за действие и за бунт; а декорации, по-моему, — это только среда, которая дополняет и объясняет характер действующего лица.

Должен добавить, что в отношении народной драмы я более покладист, тут у меня, я бы сказал, оппортунистические идеи; было бы слишком долго излагать их сейчас. Но я могу только улыбаться, когда в связи с шестой картиной «Чрева Парижа» вспоминают добрую старую мелодраму.

Я тоже считал мелодрамой лирические эпопеи Виктора Гюго. Я был и прав и неправ. Отнюдь не вечные движения сердца, не вечные радости и вечные горести человеческие нужно порицать в мелодраме, но глупость формы и средств выражения.

Еще одно слово: г-н Анри де Лапоммере и некоторые другие лица удивляются, подшучивают, негодуют на меня за то, что я позволяю Бузнаху делать пьесы из моих романов!

Господи боже мой! Да если им так важно аплодировать мне одному или одного меня освистать, это дело можно уладить, У. меня уже шесть лет в ящике письменного стола лежит пьеса «Рене», которую ни один парижский театр не хотел ставить. Стоит г-ну Анри де Лапоммере, человеку, весьма влиятельному, попросить, чтобы ее где-нибудь приняли, [135] Анри де Лапоммере действительно стал добиваться приема пьесы Золя в театр Водевиль, где «Рене» и потерпела провал 16 апреля 1887 года. и он получит меня одного, без соавтора.

Искренне Ваш, дорогой собрат.

Париж, 11 марта 1887 г.

Дорогой друг!

Только что перечитал Ваш «Дневник», вышедший отдельным изданием, [136] В начале 1887 года Э. Гонкур опубликовал отдельным изданием первый том «Дневника», который велся еще при жизни его брата. и мне очень хочется сказать Вам, насколько книга эта выигрывает, когда ее читаешь всю сразу, а не кусками. Выигрывает до такой степени, что мне даже показалось, будто Вы кое-что добавили, причем лучшее из написанного.

Тут есть глубокие, есть и прелестные места. Это целая жизнь художника, произведение, не имеющее, по-видимому, себе равных. Наверное, было бы лучше, если бы Вы могли представить «Дневник» весь сразу: легче было бы увидеть, как богато и разнообразно его содержание. Это с точки зрения широкого читателя. Для нас же, писателей-современников, в нем заключен добрый кусок истории нашей литературной мысли.

Сердечно Ваш.

25 мая 1887 г.

Быть может, существует только одна форма братства, братство несчастья. Милосердие — всеобщий язык, его понимают и на нем говорят все. Нациям, которые воюют, надо противопоставить нации, которые сочувствуют и помогают друг другу. Пусть разразится ураган и вздуются все реки Европы, пусть рушатся дома и гибнут их обитатели — Вы увидите, Европа станет перед лицом бедствия лишь большой любящей семьей.