Людмила Татьяничева - Каменный Пояс, 1982

Чугун похож, конечно, на дракона,
Когда дыхнет из каменного горна
Огнем и серой, звездами и мглой,
И лишь глаза прикроет горновой,
И кажется — качнулась даже домна;
Пошел чугун, коварный и упорный,
Когтями жидкими нащупывая путь,
Уже готовый в сторону плеснуть.
А горновой над струями слепыми,
Как дрессировщик с прутьями стальными…
Ползет чугун, свивает два кольца,
Гудит, брезгливо сплевывает шлаки,
А горновой, как под броней, под шляпой,
И пот ручьем с прекрасного лица.
О, как чисты два этих существа,
Две силы, непохожих друг на друга,
Две воли, где ни боли, ни испуга,
А на победу равные права!
Иди, чугун, волшебный рудный зверь,
Послушный, золотой и полновесный.
Твоей красой, как благородной песней,
Вновь человек наполнился теперь.

Под потоками дыма и пара,
Как солдаты, построившись в ряд,
Не боясь ни жары, ни угара,
Заводские деревья стоят.

Их не скоро и осень иссушит,
Лето полностью им отдалось.
Видно, в их деревянные души
Много силы железной влилось!

С закатом солнца вышла за холмы —
Костерный дым по лугу расстилался.
Вставал едва приметный круг луны,
И сонно перелесок улыбался.
Не розам, а ромашкам полевым
Соловушко готовил серенады,
Не ожидал пленительной награды
И, может, этим был неповторим.

Чаек стон.
Волна соленая.
Опустел в заливе пляж…
Осень,
ветром оголенная,
Уронила желтый плащ.
Что поделать?
Осень, осень…
Вышел отпуск мой.
Пора!
Надо мною неба проседь
И Магнитная гора.
Там, зарю взвалив на плечи,
Домны выстроились в ряд,
А мартеновские печи
Вечным пламенем горят!
Намагнитился я, что ли?
Ох, Магнитная гора!
Лишь уеду —
и до боли
Бьется сердце,
как в неволе
Не помогут доктора.

Стынет лунная дорога,
Звезды падают в рассвет,
И снежинки-недотроги
Заметают звездный след.
И встает, как из берлоги,
Солнце сонное в горах.
Голубая даль дороги
Розовеет на глазах.
Розовеют сосны, ели…
Розовеет водоем.
Дочь, и та — порозовела.
Значит,
правильно живем!

Где откровенен в тяжести металл,
немая боль моя не стала глуше…
А я-то, брат, наивно полагал —
к железу встану, успокою душу.
Мол, отцвела беда — и с глаз долой.
Стена прочна, и пламя непорочно…
Но отчего же на душе непрочно,
и зреет горький плод над головой?
Ошибки бесконечные мои…
Повинны вы в прозрении целебном:
я знаю, как железо пахнет хлебом
и почему безжалостны ручьи
к сугробам рыхлым…
Ко всему ревную
покой, достаток, искренних друзей…
В реке не стало золотых язей —
к верховьям подались, в свою родную
живую заводь…
Высохла она.
А я сегодня отправляюсь в детство…
Сверши-ка, память, колдовское действо
и прорасти, как солод, семена
моих воспоминаний, где ошибки
всего лишь были шишками на лбу.
Благослови на светлую судьбу,
за женщин грустных наказуй не шибко.
Беда — бедою,
а добро — добром…
Но все же есть великая основа:
коль за молчанье платишь серебром,
то самым чистым золотом — за слово.

Я, не раздумывая, жгу черновики,
Они сгорают медленно и тихо.
Как пыль дорог, ложится на ботинки
Огарок недописанной строки.
Из желтых листьев лета не сложить,
Из пепла не создать стихотворений.
Осенний город в пелене сомнений
Глаза неярких фонарей смежил…
А проблеск недописанной строки
В осеннем дыме возникает снова.
Но горький запах вновь приносит слово,
Из-за которого я жгу черновики.
И строки растворяются в огне,
Неяркое тепло совсем остыло.
Сгорает на бумаге слово «было»,
А слово «будет» греется во мне.