Михаил Фонотов - Каменный пояс, 1987

— Граждане! Граждане! Мужики! — пытался потушить перепалку староста. Но голос его гас, как спичка на ветру.

Василий Пьянков порывался вступить в спор, но отец умоляюще просил:

— Васька, не лезь! Не наше дело.

Его поддерживал Павел Устьянцев:

— Разберутся! — И шептал: — Нам ишо, тово, документики…

Согласия на сходке не получилось. Шумная толпа стала оседать, будто сугроб на апрельском солнце. Потекли мужицкие ручейки каждый в свою сторону.

— Граждане! Не расходитесь! Помолимся господу богу по такому случаю, — уговаривал староста.

Василий с Павлом остались. После благодарственного молебна во славу освобождения от ига комиссародержавия они подошли к старосте с писарем. Документы солдат, по мнению сельских властей, были в порядке. В них значилось: служили в белогвардейском полку, отпущены по болезни до выздоровления. Староста наставлял:

— Всяких тут горлопанов не слушайте. Советам — крышка. Поправитесь — хоть в свой полк, хоть в дружину. В каждой волости велено такие создать.

По пути со сходки Василий с Павлом завернули к братьям Толстиковым. Те в разговоре держались непонятно какой стороны.

— Советская власть — она для мужиков ладная: и землю по справедливости, и все такое, — тянул старший из братьев, Петр. — И войну. С немцами замирение вышло. Но опять же хлеб ей подай, то, се. Говорят, города кормить. Голод там. Надо, не спорю. А мужику что? Шиш. Да рази всех-то, братец мой, прокормишь? А эти, вишь, опять свое гнут. Поди тут разберись. А по мне так. Ежли ты власть — дай мужику жить.

— Этот от Ячменева недалеко ушел, ему свое пузо дороже всего, — сказал Василий, когда они с Павлом вышли от Толстиковых. — Зайдем к Уфимцеву Федору.

Доверяли они Федору во всем, знали — не выдаст. Рассказали о службе в Красной гвардии, о неудачном бое под Челябинском, после которого попали в белогвардейский плен. На их счастье, караульный солдат оказался своим человеком, хотя и был из казаков. Вместе и бежали. У казака нашлись бланки отпускных удостоверений с печатями. Был он родом из Кочердыка станицы Усть-Уйской, но подался в Троицк, где его земляк Николай Томин, по слухам, был начальником штаба охраны города от дутовских и белочешских банд.

— Я вчерась в Верхней Тече был, — рассказывал Федор. — Мать в больницу возил. Там красногвардейский отряд создали. Анчугов командиром. Вместе мы на флоте служили. Мужик боевой. Долго беляки не продержатся, сказал. В Катайске и Далматове полк красных формируется. В Песчанке, в Николаевке наши мужики попрятались от беляков. Выжидают. Пока держитесь. Думать будем, что делать дальше.

Вскоре Василий Пьянков и Федор Уфимцев поехали в Шумиху на базар. Хотелось узнать, что там делается.

На полях зеленела рожь, проклюнулись всходы яровых. По обочинам дороги поднималось разнотравье.

У села Каменного, в пяти километрах от Шумихи, повстречали верховых. Было их трое на заседланных конях.

— Стой! Кто такие? — крикнул красномордый детина в офицерском френче. — Куда навострились?

— На базар, ваше благородие, лошаденок купить, — ответил Федор. — Гнутовские мы, Николаевской волости.

— Ну-ну, смотрите у меня… Если что, на первой осине вздерну. Шляются тут…

Базар был многолюдным. Посевная закончилась, сенокос еще впереди — можно передохнуть. Покупать и продавать особенно нечего, а почесать языки, узнать новости каждому хочется. Новостей же хоть отбавляй. От каждой — мурашки по телу.

— Разговор сейчас короткий. Раз — и к стенке, а то веревку на шею, — слышалось из кружка мужиков. Федор с Василием прислушивались. Харламов с Сучковым тут верховодят. Все купеческие лабазы арестованными забиты. А сынок Сучкова, поручик, атаманит в отряде. Ох и лютый, стерва, весь в папашу. Каждый день по округе шарят — коммунистов ищут. Мало им кровушки.

— Вы че терпите? Дали бы шору, — вмешался в разговор Василий.

— Поди-ка дай, ежели прыткий. Ни оружия, ни патронов. А чехи им и пулеметы, и винтовки, и патронов сколько хошь. Опять же наши подлецы мужиков грабят. Заодно, стервы. Рука руку моет…

Зычные голоса верховых молодцов из отряда Сучкова прервали беседу, базарный гомон стал затихать.

— Слуша-а-ай! Слуша-а-ай! — неслись над притихшим базаром голоса. — Все на казнь антихристов и германских шпионов!

— Ведут? Веду-ут! — закричали с разных концов базара. Мужики сгрудились у кромки базарной площади, повскакивали на возки и телеги. Стало тихо. Только разносились барабанная дробь, цоканье копыт и топот солдатских сапог. Мимо базарной площади под усиленной охраной вели двух мужиков.

Базар оцепили белогвардейцы и белочехи, выталкивали людей на дорогу следовать за печальным шествием. Федор остался сторожить упряжку, Василий двинулся с толпой. Пока шли до колка за железнодорожными путями, сосед рассказывал:

— Жаль мужиков. Повыше-то — Иван Григорьевич Морозов, заместитель Коваленко. Сам-то Коваленко, председатель райсовдепа, с отрядом красногвардейцев на Челябу пошел. А как узнали, что беляки там, с Медведского повернули на Екатеринбург. Где они теперь — бог знает. А второй — Александр Федорович Тутынин. Секретарем в совдепе был.

На опушке леска остановились. Арестованным развязали руки. Их окружили белогвардейцы и белочехи. Председатель белогвардейской чрезвычайной следственной комиссии Лукин зачитал приговор: повесить, как распоследних негодяев и изменников родины.

Морозов с Тутыниным, выслушав приговор, прощально посмотрели друг другу в лицо. Затем Морозов дернулся, будто сбрасывал груз с плеч, выпрямился и крикнул:

— Товарищи! Мы умираем за лучшую долю, за нашу народную власть…

— На том свете черт тебе товарищ, — прошипел скотопромышленник Степанов и ударил Морозова плетью. — Бей его, гада!

К Морозову подскочили охранники, сбили с ног. Толпа сжалась, глухо зароптала, послышались всхлипывания баб.

— Давай скорей! Чего рты раззявили! — заорал на охранников Сучков.

Охрана засуетилась, и вскоре арестованные уже висели на осинах.

Василий с Федором выехали домой.

— Ну, Федор, дай бог убраться по добру, по здорову, — печально сказал Василий. — Нечего сказать, побазарничали…

При выезде — снова встретили верховых, тех самых, с которыми повстречались на первом пути. Впереди устало шагали пять мужиков со связанными руками. Сзади постукивали колесами три груженых телеги.

— Грабят, вешают без суда, — сказал Василий. — Ох и житуха, Федор.

Федор долго молчал. Уже когда подъезжали к своей деревне, сказал:

— Ты как знаешь, Василий, а я подамся в Верхнюю Течу, к Анчугову.

После сходки притихло Гнутово. Но это была обманчивая тишина. Все жили в напряжении, томительном ожидании. Деревня походила на пересохший стог сена: поднеси огоньку — заполыхает.