Р. В. Иванов-Разумник - М. Е. Салтыков-Щедрин. Жизнь и творчество

Во всем этом тонко подмечен неизбежный переход дворянского либерализма в чистую реакцию; именно начиная с 1862–1863 гг. былой либерализм сбрасывает с себя маску и безвозвратно становится на реакционную почву. Бывший оплот либерализма и англоманства, „Русский Вестник“ Каткова становится вместе с перешедшими к последнему в 1863 году „Московскими Ведомостями“ главной цитаделью дворянской реакции на целые четверть века. Салтыков оказался блестящим провидцем, предсказывая еще с начала 1860 года неизбежность подобного исхода; в очерке „К читателю“ он лишь подвел итоги и окончательно расправился с этим былым крепостничеством под новой маской либерализма.

Очерк этот тесно связал со всем глуповским циклом; последние страницы очерка в этом смысле особенно показательны. Все, что говорилось на предыдущих страницах очерка — говорилось о Глупове, и Глупов этот уже твердо отождествляется со всей Россией. „Я знаю Глупов, и Глупов меня знает“, — иронически пародирует Салтыков пресловутую горделивую фразу Н. Полевого („я знаю Русь, и Русь меня знает!“), впоследствии отразившуюся и в „Избранных местах переписки с друзьями“ Гоголя, и пародически в „Селе Степанчикове и его обитателях“ Достоевского. Здесь вторично и окончательно Салтыков ставит решительный знак равенства между Глуповым и Россией, особенно ясный в том месте, где сатира переходит в лирику: „Глупов! милый Глупов! отчего надрывается сердце, отчего болит душа при одном упоминовении твоего имени?.. Отчего же несутся к тебе сердца? Отчего же уста сами собой так складываются, что поют хвалу твою? А оттого, милый Глупов, что мы все, сколько нас ни есть, мы все плоть от плоти твоей, кость от костей твоих“… Четыре последние страницы очерка, посвященные Глупову, обясняют, почему очерк этот Салтыков годом позднее сделал введением ко всему циклу, собранному им в томе „Сатир в прозе“.

В очерке этом еще раз проходят перед нами тесной толпой и почти все герои „Губернских очерков“, и Сеня Бирюков с Федей Козелковым, и действующие лица „Литераторовобывателей“, и разные „Проезжие“ и „Прохожие“ (новая стрела Салтыкова в предполагаемого нами Ржевского), и кн. Черкасский с его розгою, о котором говорилось уже и в „Характерах“. Мы имеем здесь как бы итог ряда предыдущих произведений Салтыкова и взгляд на предыдущие очерки глуповского цикла, который будет еще продолжаться.

Продолжение это должно было последовать немедленно же, в весенних номерах „Современника“ за 1862 год. Еще 21 февраля этого года Салтыков писал Некрасову: „посылаю вам… еще две статьи, которые я просил бы вас напечатать в мартовской книжке, разумеется, если это возможно“; к этому Салтыков прибавлял, что, по его подсчету, в высылаемых им статьях „материалу около 3 листов“ [161] «Письма», т. I, М 21 . В мартовскую книгу статьи эти, однако, не попали; в письме к Чернышевскому от 14 апреля 1862 г. Салтыков говорил уже о трех своих рассказах, находящихся в редакции „Современника“, которая предполагает находящиеся в ее распоряжении три моих рассказа разделить на два нумера, т. е. напечатать их в апрельской и майской книжках» в том предположении, что «рассказы займут много места», «Но я убежден, — продолжал Салтыков, — что все рассказы вместе взятые не займут более 3Ґ печатных листов, и если это только возможно, то просил бы вас убедительнейше пустить их все в апрельской книжке» [162] «Былое» 1906 г., № 2, стр. 250–251 . Какие это были рассказы — пока по письмам остается неизвестным; впрочем, в позднейшем письме к Некрасову от конца того же года Салтыков просит Некрасова похлопотать у председателя петербургского цензурного комитета В. А. Цеэ «за мою статью „Глуповское распутство“, которая тоже у него киснет» [163] «Письма», т. I, № 25 (от 29 декабря 1862 г.) .

Судьба этих статей между тем была такова. Во второй половине апреля 1862 г. две из них поступили к цензору, который «перемарал в них очень многое»; тогда Чернышевский явился к Цеэ для переговоров, в результате которых последний согласился ограничиться изъятием из первой статьи лишь «места о генерале Зубатове» (такое место находится именно в очерке «Глуповское распутство»). Министр народного просвещения Головнин сперва подтвердил такое решение, но в то же время послал эти статьи на просмотр к влиятельному придворному, графу С. Г. Строганову. Отзыв последнего был настолько неблагоприятен, что Головнин, получив его, воспретил обе статьи, выразив председателю цензурного комитета благодарность за задержание их [164] «Исторический Вестник» 1911 г., № 8, стр. 528 .

Какие были эти статьи — в настоящее время установлено с достаточной убедительностью: это были «Глуповское распутство», «Каплуны» и «Глупов и глуповцы» [165] Н. В. Яковлеву, опубликовавшему последний из этих очерков, принадлежит и мысль о вхождении в ту же серию и двух первых очерков. См. «Письма», т. I, стр. 29, и «Краевая Новь» 1926 г., № 5, комментарий Н. Яковлева к статье «Глупов и глуповцы» .

Общий их размер как раз и составляет немного более трех с половиною печатных листов, о которых говорил Салтыков в своем письме к Чернышевскому. Все три очерка так и не увидели света при жизни Салтыкова и были напечатаны лишь много позднее: «Глуповское распутство» и «Каплуны» — в 1910 году, а «Глупов и глуповцы» — только в 1926 году, в годовщину столетия рождения Салтыкова [166] «Глуповское распутство» — «Нива» 1910 г., № 9; «Каплуны» — «Нива» 1910 г., № 13; «Глупов и глуповцы» — «Красная Новь» 1926 г., № 6. Все три очерка сохранились в автографических рукописях (Бумаги Пушкинского дома, из архива М. Стасюлевича) .

Принадлежность всех трех очерков к глуповскому циклу несомненна уже и по заглавиям двух из них; она становится совершенно несомненной при изучении их содержания. Основной темой «Глуповского распутства», самого большого из трех очерков, является прежний вопрос о народе (по-прежнему именуемом «Иванушки») и об умирающем поместном дворянстве, которому пришла пора «откровенно окунуться в реку забвенья». На смену дворянским недорослям «Митрофанам» (первый мотив предисловия «Господ ташкентцев») идут здоровые духом и телом «Иваны»; отмирающее дворянство, ожидая гибели, может только распутствовать и прожигать жизнь. Дворянство это, как и в предыдущих, и в последующих очерках этого цикла, символизируется под именами Сидорычей и Трифонычей, при чем в «Глуповском распутстве» между ними впервые производится различение: Сидорычи — это ретрограды, а Трифонычи — либералы, при чем обе эти группы друг друга стоят. В следующем очерке глуповского цикла «Наш губернский день» Салтыков еще вернется к Сидорычам и Трифонычам и к их характеристике. Таким образом «Глуповское распутство» и по теме (конец дворянства), и по частным мотивам самым тесным образом связано со всем глуповским циклом в его целом.