Анна Мар - Диалог мужской и женской культур в русской литературе Серебряного века: «Cogito ergo sum» — «Amo ergo sum»

Казалось бы, тот узор для своих писаний, который она наметила, мог быть вышиваем по любой канве. Но нет, везде была только Польша, даже в ее кинодрамах, которые не предполагали конкретизации обстановки, она упорно давала своим героям и героиням польские имена. И в ее романах действуют Бэля Госк, Тереза Кшевицкая, Магда Валюшко, Мечка Беняш. Вот те героини, в которых вселяется душа Анны Мар. И это, на наш взгляд, несомненная мистификация, позволяющая по-своему спрятаться, оградиться от этого маскулинного мира, забыть о своей истинной национальной принадлежности, придумать себе биографию, судьбу, окружение, но оставить в неприкосновенности свои чувства и переживания, которые и осмелиться «подать» в обнаженном виде. Неслучайно, именно в это самое время в русской поэзии появляется прекрасная таинственная испанка Черубина де Габриак, подменившая собой некрасивую прихрамывающую Елизавету Дмитриеву, стихи которой никто не хотел замечать и слушать — в отличие от стихов ее двойника. (Правда, следует помнить. что эта мистификация была подстроена мужчиной — поэтом Максимилианом Волошиным, но мужчиной с явно «женской» душой. [31] На это, в частности, указывают многие воспоминания о поэте. А в рассказе К. Тренева "Любовь Бориса Николаевича"(1913) вообще довольно иронически показана известная коктебельская пара — толстый мужчина, одетый в ярко-красную рубаху до пят, с волосами до плеч, напоминающий женщину (Волошин), и коротко остриженная старуху в белой поддевке и широких шароварах, заправленных в ботфорты (его мать — Пра), которые поутру уходили в горы: он молиться солнцу, она — делать гимнастику. Так и у Мар: бегство от себя настоящей — в себя придуманную, такую же несчастную, но уже «защищенную» множеством новых внешних атрибутов, а потому и более независимую.

И главное, что смогла передать через своих героинь Анна Мар, — это ощущение возвышенно-экзальтированной религиозной атмосферы католичества. «Знакомая, странная томительная тоска по чему-то лучшему, несбыточному, неземному жгла сердце Терезы. Взгляд медленно скользил по предметам. <���…> Ах, как она любила костел, любила пение псалмов, однообразное, покорно-тоскливое, словно кто-то рыдал под сводами, врался к небу и бился здесь на земле в безысходном отчаянии. Любила немые притворы, лики святых, колебания свечей, клубы ладана. Любила умирающие цветы на алтарях, матовый блеск кадильниц, мелодию органа. Любила всю эту таинственную. мистическую обстановку костела, заставляющую так неустанно, так пылко грезить о Боге.» [32] Мар Анна. Невозможное. М., 1917. С.22. Приведенный отрывок раскрывает глубоко внутренне, интимное постижение святости Божественного места, того, чем оно одаряет душу страждущих. Но это раскрытие именно внутренних переживаний. А вот в последующем описании присутствует уже и взгляд писателя, пытливого и внимательного, чуткого к деталям, приметливого к трепетному дыханию жизни. Известно, что, помимо костелов в Москве и Петербурге, Анна Мар была в Белостоке, Риме, Швейцарии. где тоже посещала католические храмы. И эти, уже вполне конкретные впечатления ложились на бумагу. «Охватило ароматом ладана, цветов, старых материй, влажным, особым запахом церкви. Кое-где темнели фигуры старух из богадельни, низко склоненные над молитвенниками. Смел пыль сакристиан, потом снимал покрывало с главного алтаря, поправлял свечи. В полуоткрытую дверь ризницы виднелись мальчики, уже одетые для службы, шушукались и тихонько шалили. Каждый шорох, шаги. кашель, громкое слово молитвы, треск в партах и конфессионале звучали глухо, удвоенно и не сразу таяли в куполе. Казалось, до начала богослужения костел говорил. Среди зеленых пальм белел главный алтарь. Видно было, как склонялись извне ветки к цветным стеклам и царапали скользкую поверхность, рвались внутрь. Сумерки прокрались в притворы, ползли выше, затушевывали углы и лики святых. [33] Там же.

Эпизод пребывания героини Анны Мар в костеле всегда является по замыслу автора или важнейшим этапом ее внутренней жизни или даже кульминацией всего произведения в целом. Так, в повести «Лампады незажженные» (1915) рассказывается о невостребованности этим маскулиноцентристским миром лучших качеств женского естества. (К слову, героиня этого произведения, Бэля Госк — писательница и писательница не слишком яркого дарования — со всеми вытекающими отсюда последствиями: сомнения, творческие муки, неудачи постоянные ее спутники, — что может быть, кстати, расценено и как вариант авторской самокритики.) В итоге Бэля оказывается без вины виноватой (она стала невольной причиной самоубийства своего тщеславного, подозрительного, самовлюбленного и эгоистичного мужа). Лучшие минуты жизни, переживаемые ею, — это посещение костела Св. Терезы в Вильно, ее молитва, обращенная к Остробрамской Богоматери. Поражает та высота переживаний, которая открывается героине перед Образом Божьей Матери, та просветленная духовность, которая нисходит на нее, и в то же время детскость, непосредственность и простота ее чувств.

«Образ Марии Пречистой был еще задернут.

Хризантемы, розы, сирень, какие-то другие цветы нежно белели между свечами и матовым серебром. На ковер ступенек кто-то положил скромное пожертвование — воск и шерсть.

Пришел ксендз, и орган запел вместе с народом „Kyrie eleison“.

Занавески, первая из белой парчи и вторая из прозрачного бисера, отдернуты, Дева Мария, простая и чудесная, понятная и далекая, Дева Мария.

У Бэли хлынули слезы.

„Как Мария прекрасна.“

У нее тонкое, смуглое лицо на нежно удлиненной шее с полузакрытыми египетскими глазами, Дымка печали, недоуменна. Детский. сжатый, целомудренный рот, грустный, но без скорбной складки. Может быть, это Мария, узревшая уже сады рая? Может быть, это Мария, уже отдохнувшая от мук земной жизни?

Бэля подумала, что одна из изумительных черт Ее изумительного лица — теплый живой румянец. Чудилось, будто он разгорелся во время литании и побледнел к концу.

Говорят, Ее видит каждый Такою, Какою хочет видеть. Говорят, Ее лицо бывает радостным, скорбным, утешающим, гневным, мягким и суровым.»

Разговор верующей женщины с Богоматерью, который происходит далее, лучше, чем многие страницы подробнейшего психологического анализа, характеризует ее душевное смятение, ее растерянность перед жизнью и обстоятельствами, ее покорность и доверие к доброте Всемогущей.

«Бэле она показалась кротко-удивленной. недоумевающей. Словно она хотела сказать:

— Я немного не понимаю тебя.

И это „немного“ произнести извиняясь.» [34] Мар Анна. Идущие мимо. М., 1913. С. 128.

Интересную трактовку роман «Идущие мимо» (1913) получил в статье А. Горнфельда, который глубоко вскрыл его любовный пласт. Он обратил внимание на центростремительный сюжет романа, в котором вокруг героини обитают «идущие мимо» мужчины, «чуждые глубине ее душевной жизни, равнодушные, далекие и сытые». И совершенно неважно какие они по характерам: недостижимый Леон Боржек, ласково-снисходительный Павел Спешнев, беспечно-заигрывающий Леви, цинично-развязный журналист, равнодушно-властный доктор Желтых, грубо-требовательный муж, влюбленный в другую, ничего не замечающий Давид Нейман. Все они, заинтересованные и безразличные, причиняют ей только душевную боль. А она без устали ищет «души, опоры, любви, смысла, хлеба» [35] Горнфельд А. Ibid. , но остается одинокой и несчастной.