Станислав Мелешин - Южный Урал № 13—14

Однако он все-таки прочитал мне отрывок из поэмы «Разбитая жизнь», наверное, потому, что разбита жизнь у меня и у него — кому же он еще будет читать, как не мне? Я удивилась, что поэма была короткой, на одной тетрадной странице в клеточку. В ней говорилось о «страшной силе любви, которая дремлет в сердце, как вулкан», и еще о каких-то злых силах, которые боролись с ней. В злых силах я не очень разбираюсь, только поэма мне почему-то не понравилась. Наверное, потону, что в конце говорилось, что «женщины такой народ, непостоянный и бессердечный, и что лучше с ними не связываться». Я не удивилась этому, потому что поэтам такие мысли иногда приходят в голову, и вспомнила, как отец говорил, что писание стихов до добра не доведет.

Гоша рассмеялся на мое замечание и сказал, что я ничего не поняла в этом волнующем произведении, потому что не люблю его, что мое сердце стало глухим к страданиям влюбленного человечества. Это был прямой удар по моим переживаниям.

Я сказала Гоше, что он сам стал глухим и прогнала его из дома.

И вот я стою у полевого вагона, смотрю на рожь и жду первой машины с зерном.

От земли шло тепло. На горизонте за бескрайними полями собирались тучи. От духоты рожь поникла. Прибыла первая машина. Зерно было с половой, а я гадала: от кого эта машина, может от Гоши. Шофер ответил мне на вопрос: «Девушка, не знаю. Я здесь новый человек!»

Я взвесила зерно и отпустила машину. Потом машины приходили еще и еще: зерна было много, я записывала центнеры по каждому комбайну.

Отец с утра уехал по бригадам ликвидировать поломки в комбайнах, мне было немного грустно, и даже когда показался первый комбайн и я узнала за штурвалом Гошу, — не обрадовалась. Он на меня, наверное, в обиде и разговаривать со мной не будет. Время приближалось к обеду, а комбайн сделал только первый круг: так были широки поля. Поровнявшись с полевым станом, комбайн остановился. Гоша сошел со штурвального мостика, чтобы очистить ножи от сорняков, долго копался в чем-то у полотна, и я подумала, что зерно с половой было Гошино. Потом Гоша подошел к бочке с водой и стал жадно пить. Я поняла, что он устал, и пожалела, что недавно прогнала его из дома.

Я стояла рядом с ним, Гоша поднес железный ковш к губам — рука дрожала, пролитые капли падали на запыленный комбинезон.

Я подумала восхищенно: «Работник… хозяин земли зеленой»».

Гоша утерся рукавом и произнес, будто оправдываясь передо мной:

— Черт, ножи заедает. С половой зерно?

— С половой, — ответила я, радуясь, что Гоша оказался сознательнее, чем я думала, — заговорил все-таки со мной.

— Я скосил… ту рожь зеленую, где мы встречались с тобой, — сказал Гоша, немного смущенно и внимательно посмотрел на меня. Я молчала, чувствуя, как в груди колотится сердце от желания обнять и поцеловать Гошу. — И вот зерна где-то здесь, в мешках лежат… зерна нашей любви.

Гоша налил во флягу воды, махнул мне рукой и собрался уйти.

— Гоша! Подожди… — вскрикнула я и покраснела. Мне казалось, Гоша что-то хотел сказать, но не решился.

— А что говорить? Все уже сказано…

Я похвалила Гошину работу, была рада, что ему доверили штурвал, даже и отец утром сказал: «твой-то орел…» Гоша слушал, задумчиво глядя мне в глаза, а когда я спросила его: «Осенью пойдем в школу, будем вместе учиться, в один класс пойдем?» Он поправил флягу на ремне и ответил:

— Не знаю… есть тут у меня думка одна.

— Скажи, Гоша, какая?

Гоша поправил волосы, надвинул кепку на лоб.

— Я еще не решил точно… А говорить рано. Зря я тогда посмеялся над отцом. Мечта его хорошая была. Я все время думаю о широком комбайне. Конечно, он должен быть совсем другой конструкции и ножи у него должны быть немалые. Только ты, Лена, не говори отцу. Я кое-что продумать должен. Сердце у него ко мне не лежит. А я на него не в обиде, — и ушел.

Мне хотелось крикнуть: «А на меня?», но не крикнула, комбайн поплыл дальше. Я слушала, как шелестели крылья мотовила, крутились и бились о рожь лопасти, и комбайн был похож на птицу, готовую вот-вот взлететь… Больше зерна с половой не привозили, и когда я взвешивала рожь, то думала, что это зерно Гошино.

В обед и вечерами на полевом стане было весело, но Гоша после ужина уходил спать, видно, он очень уставал. Утром он поднимался рано и уезжал в поле. Виделись мы с ним чаще, чем разговаривали, но это было уже не похоже на прежнюю любовь и дружбу. А потом Гошин комбайн перебросили за шесть километров. Зерно я уже принимала от других комбайнов, и Гошу я не видела целую неделю.

Уборочная подходила к концу. Вечерами, когда я была дома, в деревне, я спешила на ту поляну, где мы встречались с Гошей. Там давно уже скосили рожь у старых берез, и вот я бродила одна по колючей стерне, на сердце становилось грустно-грустно, но не тяжело. Я любила смотреть на холодное синее небо, на желтый горизонт, на густые августовские облака, которые уплывали куда-то вдаль, к Гоше…

Думает ли он обо мне так же много и нежно, как я? Он сейчас косит и косит хлеба и, наверное, обо мне забыл… От всех этих мыслей я хотела бежать поближе к Гоше; уходила далеко-далеко и возвращалась обратно.

И вот однажды мне передали его письмо. Оно было написано размашистым почерком и читать его мне было почему-то неловко, как будто оно было адресовано другой.

«…Здравствуй, Лена, — писал Гоша, — и дорогой Павел Тимофеевич, в наших отношениях наступил кризис, и он мне очень не нравится. На вас, Павел Тимофеевич, я не обижаюсь, вы старше нас с Леной, и мой начальник, но все-таки у вас глухое сердце к нашим страданиям любви. Но в одном вы правы: действительно, какой из меня жених Лены? Женитьба — это подвиг, большое событие в жизни влюбленного человечества, и к нему нужно готовиться, чтобы семья была крепкой. Я, наверное, скоро уеду и вернусь другим человеком. Стихи я писать пока бросил — некогда, да и редакции отказываются меня печатать. Про нашу любовь я написал много стихов и специально купил для них клеенчатую общую тетрадь. Я привезу ее, и мы будем с тобой, Лена, читать их каждый день. Они все посвящены тебе, как будто это разговор с тобой…

Пусть на меня не обижается Лена.

Лена! Жди! Мне лучше оставить тебя невестой, чем женой, одну. Вернусь комбайнером! А я тебя люблю и люблю. Звездочка моя. Твой жених и будущий муж Григорий Куликов».

Я прочла письмо одна, сидя дома. Мне показалось, что он подлец в душе и смеется надо мной. Я вспомнила, как он говорил мне, когда мы шли свататься: годы проходят, а если любишь, нужно каждый час и минуту быть с любимым рядом. Вместе жить и работать… Сейчас я была совершенно согласна с ним. Да, да. Вместе жить и работать. Плечом к плечу, все идти и идти через преграды и тернистые горы и не бросать свою любимую и не уезжать никуда…