Василий Наумкин - Каменный пояс, 1981

— Это тебе за подарок! Спасибо!

Назавтра проводили в армию Гошку. Укатил он на Дальний Восток. Потом приспела очередь Степана. Ему выпала дорога в другую сторону — на западную границу.

Служилось Степану хорошо. Батальон был стрелковый, а рота саперная, командовал ею капитан Юнаков. Казармы разместились в старой крепости, к западу от которой — государственная граница. Тревожно, конечно, но Степан быстро освоился. Премудрости службы постигал легко, играючи. Строили полковую столовую, и Степан перегородки стругал, оконные переплеты вставлял, стропила ставил, пол стелил. Капитан Юнаков наметанным глазом заметил ловкого солдата и уж не упускал его из поля зрения. Степан печатал шаг так, что дрожала земля, штыком колол со всего плеча так, что чучело потом только выбрасывать. На стрельбище из ручного пулемета Дягтярева так саданул по движущейся мишени, что превратил ее в решето. Тут уж капитан, глядя на Мелентьева пронзительными, как у ястреба, глазами, спросил:

— Откуда ты такой взялся? Вольно, вольно.

Степан облегченно расслабился и ответил:

— С Урала, товарищ капитан.

— И там все такие? Если таких, как ты, много, то знатная сторона.

— Само собой.

— Женат?

— Так точно!

— Дети есть?

— Сын недавно родился.

— Поздравляю! Как нарекли?

— Иваном.

— Молодцы! А то навыдумывали страховидных имен — то Гелий, то Идея или Индустрия. Будешь писать жене, от меня привет и поздравление с сыном. Кстати, ее-то как кличут?

— Алена.

— Ну, брат ты мой, да от тебя настоящей Русью пахнет!

Степан писал Алене часто, чуть ли не каждый день. И писать-то вроде бы не о чем, а все вечером, в час самоподготовки, рука тянулась к карандашу. Все собирал для письма — и свои маленькие новости расписывал, и о друзьях-однополчанах рассказывал, а больше — о капитане Юнакове. После рождения сына Алена написала трогательное письмо, а на отдельный листочек срисовала ручку малыша — обвела карандашом пальчики. Фотографировать не спешила: говорят, примета есть — до года снимать на фотокарточку нельзя, жизнь может пролететь кувырком. Бумажку с изображением ручонки сына Степан спрятал в карман гимнастерки. Да вот беда, осенью, уже в войну, переплывал реку, листочек и размок…

Трудное, тяжкое время отступления… Столько пережил за лето и осень, что хватило бы не на одну жизнь. Бывал в рукопашных, прощался с жизнью под бомбами, тонул в болотах, взрывал мосты, строил переправы, сшибался с танком, имея в руках лишь бутылку с горючей смесью. Плакал над погибшими товарищами… Всякое было. И всегда рядом с капитаном Юнаковым. С ним надежно и уверенно…

Осенью возле Суземки группе Юнакова было приказано прикрыть отход полка. В постоянных схватках с наседающими немцами полк сильно поредел, но не терял боеспособности и упорно вырывался из окружения.

Место, где заняла оборону группа Юнакова, было танкоопасным: бугристое поле, крепкий большак и никаких оборонительных сооружений, вроде эскарпов и рвов. Против брони только гранаты, бутылки с горючей смесью и отвага бойцов. Правда, в последний момент командир полка распорядился придать группе две полковые батареи, но эти пушчонки только пехоту и могли потрепать, а танкам — не помеха. А все веселее, когда за спиной хоть и мало-мальская, но артиллерия.

Окопы вырыли в рост. Был опыт: атаку фашисты обычно начинали обработкой переднего края с самолетов. Появляются бомбовозы, выстраиваются в чертово колесо и начинают по очереди пикировать. Надежнее укрытия чем матушка-земля не придумаешь. Потому зарывались в нее как можно глубже.

И в то холодное ясное утро первыми появились бомбардировщики. Взрывы сотрясали землю, выли сирены, натужно гудели моторы. Ад кромешный, и черти до такого еще не додумались.

Мелентьева присыпало землей. Когда самолеты, наконец, улетели, он встряхнулся и глянул на капитана. У Юнакова тоже волосы и плечи в земле, но он озорно подмигнул: мол, живы будем, не помрем. У Степана отлегло на душе.

…Танков было пять и двигались они клином. Юнаков, кладя связку гранат на бруствер, передал по цепи:

— Приготовиться!

Но и без команды было ясно, что предстоит. На правом фланге кто-то из смельчаков перевалился через бруствер и пополз навстречу головному танку, надеясь с близкого расстояния бросить ему под гусеницы связку гранат. Степан половчее примостил под бруствером, в специальном углублении, бутылку с горючей смесью. Бросать ее на броню — пустое занятие. Надо туда, где у танков мотор, вот тут она даст эффект! А мотор в тыловой части. Значит, ждать, когда бронированная махина развернется или прорвется через окопы и подставит уязвимое место.

Оборона замерла, наблюдая за смельчаками. Да это же Сашка Фролов из второй роты! Медленно сближаются страшно лязгающий гусеницами, плюющий огнем танк и молодой парень, ротный песенник и балагур, у которого где-то на Алтае невеста. Кто кого?

Вот Фролов привстал и точно послал гранаты под танк. Ухнул взрыв. Траки прорвало, левая гусеница сползла, и танк крутнулся на месте. Фролов бросил бутылку с горючей смесью. Танк запылал. А как важна победа в начале боя, вселяющая уверенность, дающая новые силы!

Другой танк накрыл днищем Степанов окоп, юзнул по нему и помчался дальше. Вот и наступил черед Мелентьева. Он запустил бутылкой в моторную часть, и запылал еще один чадный костер.

Бой длился несколько часов. Опять налетали бомбовозы. Земля покрылась воронками, как оспинами. Шли танки, за ними — пехота. Группа Юнакова несла потери, но оборону удерживала. Затихло лишь к вечеру.

Выполнив задачу, воины покинули окопы. Капитан был ранен в ногу и руку, и Степан нес его на плечах. Пока догнали полк, выбились из сил. А выйти из окружения не удалось.

На привале было принято решение оставить капитана Юнакова и Степана Мелентьева при нем в домике лесника. Выделили десяток банок говяжьей тушенки, пару буханок черствого хлеба и кое-что по мелочи — соль, спички, табак. И еще несколько перевязочных пакетов. Полк ушел на восток, а у Мелентьева с капитаном началась новая жизнь.

Домик лесника — добротный, скатанный из толстых сосновых бревен, под тесовой двускатной крышей, со ставнями на окнах. Амбар, сарай и тесовые ворота наглухо отгораживали двор от внешнего мира. Перед домиком тянул вверх шею колодезный журавль.

Здесь, видимо, давно никто не жил. Два окна с улицы заколочены досками, ошершавленными ветром и дождем. Среднее выломано и чернело прямоугольным проемом. Сбита с петель малая калитка, с амбара содрана крыша.

Степан сноровисто привел в порядок кухню с русской печью. Дверь в горницу накрепко заколотил и проконопатил, чтоб оттуда не тянуло холодом. Вытопил печь, перевязал капитану раны, и потекла у них тревожная жизнь. По ночам вблизи выли волки. Осенний ветер тоскливо подвывал между досками перегородок в горнице. Степан думал о том, что эта их тихая обитель — непрочный островок, затерявшийся в море огня, грома и смертей. И всесильное море должно вскоре поглотить его. Отсидеться здесь вряд ли удастся. Самым страшным было то, что капитан все еще метался в жару. Скорее бы поправлялся, а там сам черт им не страшен. Хуже того, что было, не придумаешь. Всему есть предел, человеческим мукам тоже.