Николай Добролюбов - Русская цивилизация, сочиненная г. Жеребцовым

чтобы жены их баб бы не слушали, кои на зло потворяют младые жоны, сиречь которые сваживают с чужими мужьями, и наипаче их учат красти, и бл……, и всему злу. И много слышах от баб потворенных, которые бегают, покрадши государя и государыню (господина и госпожу) со многим имением, жонки и девки с чужими мужики. И егда возмет у нее с чем сбежала, и ее убьет или в воду посадит, а имение твое изгинет. Аще ли ти неверно мнится о таковых бабах, то како в дом твой прийти мужику незнаему? Или женка и девка по воду пойдут, или платье мыть, и с мужиком начнут говорити? Аще и знаем будет, оне же срамятся с ним и созретися, занеже с мужиком, а не с своим мужем говорити; а бабе всегда ей время говорити тишком о каковом деле. Учинится она торговкою, и пришед и пытает у них: «Надобе ли вам то или иное? Или государыне вашей?» И оне у нее пытают: есть ли то? и она ж молвит: «Есть». И оне, девки и жонки, молодые: «Дай, мы покажем государыне». И она же отмолвится: «Дела семь то и то жене доброй, того и того»; и скажет человека доброго же, еще и по имени; а все лжет. «И яз, кунка, иду да у нее возьму, и к вам принесу». И оне ей дари запретят: «Принеси к нам до обеда же, или как вечерню поют». Баба же молвит: «У, кунки, знаю, как к вам прийти; то вы государя блюдетеся». И отойдет от них; и нейдет к ним день или два; по дни жь, по другом, к двору жь к ним нейдет и стережет их, как пойдут на реку по воду или платья мыти. Баба же пойдет, рекше, мимо; оне же ее скличут и молвят ей: «О чем к нам не бывала и ни принесла, что хотела принести?» Баба же к ним удивится вельми и молвит: «Вчера и третьево дни была есми у тое и у тое жены добрые, – и мужа имя скажет; и у них был пир; и она, кормилица, меня не отпустила; и почесала семи у нее с ее служками и девками; а тамо есмь и не поспела ходити; меня жалуют многие жены добрые». И оне жь ей молвят: «Принеси же к нам!» – и с запрещением великим… Да не плету много! Сими делы бабы опознаваются с женками и с девками служащими. И начнет с ними отай баба, с нею же опознаваются, невозбранно стояти и говорити, на реке и встречу. Аще и государь осмотрит, – оне же с женой, а не с мужчиною стоят. И потом начнет к ним и ко двору приходити; оне же опознавают ее и с государынею своею. Горе мне! Вся есми прельщени от общего врага дьявола; нашим оружием побеждени бываем. Дерзну рещи: блаженная Феодора Александрийская не от жены ли прельщена, ложе мужа своего не сохрани? («Домострой», глава 22, стр. 35).

Или и этого изображения еще не довольно? Так загляните в Кошихина (глава XIII, стр. 118–125). Он изображает очень подробно и откровенно всю процедуру женитьбы в старинной Руси, заставившую его воскликнуть из глубины души, что «нигде во всем свете такого на девки обманства нет, яко в Московском государстве»…

А после Кошихина можете, пожалуй, доставить себе утешение чтением сочинения г. Жеребцова. Оно действительно забавно покажется после тех мрачных впечатлений, какие вы вынесете из чтения источников.

Итак, в древней Руси ничего не было хорошего? – спросят нас в заключение. Отчего же не быть, ответим мы: вероятно, что-нибудь, а может быть, и очень многое, – было хорошо. Мы ведь вовсе не хотели доказать подбором фактов, приведенных нами, что только такие факты и были возможны в древней Руси. Мы подобрали их только для того, чтобы показать, что и такие факты бывали, да и нередко… Да и много ли мы подобрали-то? Можно ли по этому сделать решительное заключение о всей жизни, о всех сторонах ее? Конечно, нельзя, в мы вовсе не стремились к этому. Нам нужно было только представить оборотную сторону медали, так спесиво показываемой писателями, подобными г. Жеребцову. Мы и показали ее, сколько успели. Форму общего очерка, а не отдельных, отрывочных заметок на г. Жербцова мы выбрали потому, что хотели обратить свое опровержение не лично на г. Жеребцова, которого книга уж слишком нелепа, а вообще на те мнения о древней Руси, которых он считает себя поборником. Признаемся, возиться непосредственно с «Опытом» г. Жеребцова было бы для нас слишком утомительно и неприятно, хотя мы и знаем, что наши замечания и цитаты чрезвычайно много выиграли бы в своей яркости и силе, если бы сопоставлены были с восхитительными фантазиями г. Жеребцова.

Тогда мы могли бы избежать и упрека в односторонности, которому, вероятно, подвергнемся теперь. Тогда наши замечания имели бы просто вид ограничения тех положений, которые самоуверенно и восторженно высказывает г. Жеребцов. Теперь, напротив, могут сказать, что мы составляли свой очерк, руководимые одностороннею неприязнью к старине и пристрастием к новой Руси. Конечно, отчасти упрек этот будет и справедлив: само собою разумеется, что мы были односторонни в своих заметках. Мы взяли на себя роль обвинителя древнерусского развития, и мы выставляли только то, что служит к его обвинению. Но и при этом мы остались все-таки менее односторонни, чем безусловные хвалители допетровской Руси. Мы по крайней мере не делали двух вещей, которые они делали: 1) не обращали в обвинение того, что должно служить к похвале, и 2) называя дурным один предмет, не восхищались безусловно другим, искусственно ему противопоставленным. Признавая живую и непосредственную связь древней Руси с новою, мы вовсе не восторгаемся новым потому только, что оно не старое. Давно уже прошло время школьных контроверсий на темы: Какой возраст всех счастливее? Какое время дня приятнее? Что лучше – утопиться или повеситься? страдать чахоткой или аневризмом? и т. п. Пора бы кинуть и эти, давно всем надоевшие, контроверсии о том, что благороднее и приятнее, мшелоимство или взяточничество, резоимание или ростовщичество, скакание и клопотание или тайны, и т. п. Уверьтесь же, наконец, что все это забавное школьничество, пустой спор о словах и формах, а не о деле. В сущности, наша история никогда не обрывалась и не могла оборваться. Как ни крут и резок кажется переворот, произведенный в нашей истории реформою Петра, но если всмотреться в него пристальнее, То окажется, что он вовсе не так окончательно порешил с древнею Русью, как воображает, с глубоким, прискорбием, большая часть славянофилов… Древняя Русь не могла внезапно исчезнуть вместе с обритыми бородами. Она вовсе не так далеко от нас, чтоб представлять ее нам каким-то раем земяым, населенным чуть ли не ангелами. Поверьте

И после нас опять будет плакать человек и кровь будет литься. Что же делать? От этого грустного обстоятельства не спасешься допотопными иллюзиями. Действительность напомнит о себе и покажет, что решительно не стоит убиваться из-за того, ежели в древности бояре в думе «сидели, брады свои убавя», а ныне чиновники в разных местах сидят, вовсе бород не имея… Ведь они и без бород так же точно думают и точно так же дело делают, как прежде делали с бородами. О чем же хлопотать-то? Ведь форма решительно ничего не значит. Рассаживать ли гостей по местническим счетам или по табели о рангах, и то и другое равно скучно. Сходиться ли с мужчинами отай, через баб, или въявь, самим по себе, – и то и другое равно приятно. Отдадим же древней Руси справедливость хотя в том, что она ничуть не хуже, чем новая, умела внести скуку во все официальные отношения и умела изыскивать средства для пользования запрещенными приятностями жизни. Зачем так отодвигаться от наших предков, смотря в уменьшительное стеклышко на их жизнь, со всеми ее пороками и слабостями? Посмотрим на них простыми глазами и не будем смущаться, если они окажутся ближе к нам, нежели мы хотели бы. Неужели мы позволим себе испугаться, что через это сократится длина нашей генеалогии? Пора бы уж нам, кажется, смотреть на это равнодушно и, оставивши предков в покое, подумать несколько серьезно о том, на что мы сами-то годны. Для поддержки же генеалогических тенденций всегда найдутся люди, подобные господину Николаю Жеребцову.