Светлана Алексиевич - Чернобыльская молитва

У меня в это время жил маленький внук... А я? Я все равно не поверила. По-моему, никто из нас эти порошочки не пил... Мы были очень доверчивы... Не только старшее поколение, но и молодые...

Вспоминаю первые впечатления, первые слухи... Перехожу из одного времени в другое, из одного состояния в другое... Отсюда - туда... Как пишущий человек, я задумывалась над этими переходами, они меня интересовали. Во мне словно бы два человека - дочернобыльский и чернобыльский. Но вот это "до" сейчас трудно восстановить с полной достоверностью. Мое зрение поменялось...

Я ездила в зону с первых дней... Помню, остановились в какой-то деревне, что меня поразило - тишина! Ни птиц, ничего... Идешь по улице... Тишина. Ну, ладно, хаты вымерли, людей нет, уехали, но все вокруг смолкло, ни одной птицы...

Приехали мы в деревню Чудяны - сто сорок девять кюри... В деревне Малиновка - пятьдесят девять кюри... Население получало дозы в сотни раз больше тех, что получают солдаты, охраняющие районы испытаний ядерных бомб. Ядерные полигоны. В тысячи раз! Дозиметр трещит, его зашкаливает... А в колхозных конторах висят объявления, подписанные районными радиологами, что лук, салаты, помидоры, огурцы, - все можно есть. Все растет, все едят.

Что они сейчас говорят эти районные радиологи? Секретари райкомов партии? Как оправдываются?

Во всех деревнях мы встречали много пьяных людей. Ходили под хмельком, даже женщины, особенно доярки, телятницы.

В той же деревне Малиновка (Чериковский район) зашли в детский садик. Дети бегают по двору... Копаются в песочнице... Заведующая объясняет, что песок меняют каждый месяц. Откуда-то привозят. Можно представить, откуда его могли привезти? Дети печальные... Мы шутим, они не улыбаются... Воспитательница заплакала: "Не старайтесь. Наши дети не улыбаются. А во сне они плачут". Встретили на улице женщину с новорожденным. "Кто вам разрешил здесь рожать? Пятьдесят девять кюри..." - "Врач-радиолог приезжала. Советовала только не сушить пеленки на улице". Людей уговаривали не уезжать, оставаться. Планы выполнять... Даже когда деревню отселили... Эва- куировали... Все равно привозили людей на сельхозработы. Убирать картошку...

Что они сейчас говорят? Секретари райкомов и обкомов? Как оправдываются? Кто у них виноват?

Я сохранила много инструкций... Совершенно секретных... Я все их вам отдам... Напишите честную книгу... Инструкция по обработке зараженных куриных тушек... В цехе по их обработке требовалось быть одетым, как на загрязненной территории при контакте с радиоактивными элементами: в резиновых перчатках и резиновых халатах, сапогах и прочее. Если там столько-то кюри, надо поварить в соленой воде, слить воду в канализацию, а мясо добавить в паштеты, колбасы. Если столько-то кюри - в костную муку, для корма скоту... Так выполнялись планы по мясу. Из зараженных районов телят по дешевке продавали в другие места. В чистые. Водители, которые возили таких телят, рассказывали, что телята были смешные - шерсть до самой земли, и такие голодные, что ели все - и тряпки, и бумагу. Их кормить было легко! Продавали в колхозы, но если кто хотел - мог взять себе. В свое хозяйство. Уголовные дела! Уголовные!!

Встретили на дороге машину... Грузовая машина шла медленно, как на похоронах... С покойником... Остановили. За рулем - молодой парень. Спрашиваю: "Тебе, наверное, плохо, что так медленно едешь?" - "Нет, я везу радиоактивную землю". А жара! Пыль! "Ты с ума сошел! Тебе еще жениться, детей растить". - "А где я еще заработаю пятьдесят рублей за одну ездку?" За пятьдесят рублей по тем ценам можно было купить хороший костюм. И о доплатах говорили больше, чем о радиации. О доплатах и каких-то мизерных надбавках... Мизерных с точки зрения цены жизни...

Трагическое и смешное рядом...

Сидят бабки на скамейках возле дома. Дети бегают. Мы замеряли - семьдесят кюри...

- Откуда дети?

- Из Минска на лето приехали.

- Так у вас же большая радиация!

- Что ты нам расписываешь етую радиацию! Мы ее бачили.

- Так ее увидеть нельзя!

- Вон, глянь: хата недостроенная стоит, люди кинули и поехали. Страха набрались. А мы вечером пошли и глядим... В окно глядим... А она под балкой сидит, етая радиация. Злая-злая и глаза блестят.... Черная-черная...

- Быть не может!

- Вот мы тебе поклянемся. Перекрестимся!

Крестятся. Весело крестятся. Смеются то ли над собой, то ли над нами?

Соберемся после поездок в редакции. "Ну, как дела?" - спрашиваем друг у друга. "Все нормально!" - "Все нормально? Посмотри на себя в зеркало, ты седой приехал!" Анекдоты появились. Чернобыльские анекдоты. Самый короткий: "Хороший был народ - беларусы".

А вам кто-нибудь рассказывал, что фотографировать возле реактора было строго запрещено. Только по спецразрешению. Забирали фотоаппараты. Перед отъездом солдат, служивших там, обыскивали, как в Афганистане, чтобы, не дай Бог, никакого снимка. Никакой улики. У телевизионщиков забирали пленки в кэгэбэ. Возвращали засвеченными. Сколько документов уничтожено. Свидетельств. Они потеряны для науки. Для истории. Найти бы тех, кто приказывал это делать... Чтобы они сейчас придумывали? Как оправдывались?

Я никогда их не оправдаю... Никогда!!! Только из-за одной той девочки... Она танцевала в больнице... Танцевала "полечку"... Ей лет девять. Так красиво танцевала... Через два месяца позвонила ее мама: "Оленька умирает!" И у меня не хватило сил пойти в тот день в больницу. А потом уже было поздно. У Оленьки была младшая сестренка. Она проснулась утром и говорит: "Мамочка, я во сне видела, как прилетели два ангела и забрали нашу Оленьку. Они сказали, что Оленьке будет там хорошо. У нее ничего не будет болеть. Мамочка, нашу Оленьку забрали два ангела..."

Я никого не могу оправдать..."

Ирина Киселева, журналистка

Монолог о безмерной власти одного человека над другим человеком

"Я - не гуманитарий, я - физик. Поэтому факты, только факты...

За Чернобыль когда-нибудь придется отвечать... Наступит такое время, что придется отвечать, как за тридцать седьмой год. Пусть через пятьдесят лет! Пусть старые... Пусть мертвые... Они - преступники! (Помолчав.) Надо оставлять факты... Факты! Их востребуют...

...В тот день, двадцать шестого апреля я был в Москве. В командировке. Там узнал об аварии.

Звоню в Минск первому секретарю цека Беларуси Слюнькову, один, два, три раза звоню, но меня не соединяют. Нахожу его помощника (тот меня хорошо знает):

- Я звоню из Москвы. Свяжите меня со Слюньковым, у меня срочная информация. Аварийная!

Звоню по правительственной связи, но тем не менее уже все засекретили. Как только начинаешь говорить об аварии, телефон тут же разъединяется. Наблюдают, естественно! Прослушивают. Понятно, кто? Соответствующие органы. Государство в государстве. И это притом, что я звоню первому секретарю цека... А я? Я директор Института ядерной энергетики Академии наук Беларуси. Профессор, член-корр... Но и от меня засекретили.