Коллектив авторов - Как мы читаем. Заметки, записки, посты о современной литературе

Мне же кажется, что главное в романе Горалик – совсем не посткатастрофичность (она – всего лишь условие постановки вопросов принципиально более важных), а проблема иноустроенного сознания (включение которого во взаимодействие с человеком и ставит под вопрос в конечном счете всю сложившуюся систему этических принципов). Поэтому его хочется поставить в один ряд с другим романом, который в этом контексте, кажется, никто еще не назвал, – с «Днями Савелия» Григория Служителя (2018), с автобиографией мыслящего кота. Этот кот – кот-философ, наблюдающий человеческую жизнь извне, в ритмику и пластику его сознания Служитель вжился не хуже, чем Горалик, заговорившая в новом своем романе множеством до пугающего убедительных голосов самых разных существ от верблюдов до ящериц.

Совершенно различные едва ли не во всех мыслимых отношениях, занятые до противоположности разными, казалось бы, вопросами (Горалик – о возможности жизни в условиях, когда прежняя жизнь рухнула; Служитель – скорее, о тихом, терпеливом, внимательном наблюдении неизменного), два этих текста, по-моему, неспроста появились одновременно. Они наводят на мысль о своем родстве – а может быть, даже и об общих своих источниках, по крайней мере – формирующих импульсах, – не только потому, что оба они – романы вживания в чужое сознание, но и потому, что нежданно оказались об одном: о границах человеческого, о его проблематизации. О необходимости (по крайней мере, о возможностях) выхода за эти пределы. (Кот Савелий выходит за положенные нам пределы даже дважды: не только в том смысле, что он смотрит на людей извне, но и в том, что – как узнает читатель, добравшись до конца романа, – повествование его ведется из посмертия. И взгляд его скорее ностальгический – и, как свойственно ностальгическим взглядам, – принимающий и прощающий.)

Источники же обоих текстов, предположу, вот каковы: очень похоже на то, что человеческое уже утомило само себя. Оно уперлось в собственные тупики, ищет иных возможностей – существования ли, взгляда ли на себя (возможностей хотя бы и травмирующих, как в случае той линии, что намечена романом Горалик). По крайней мере, человек в его ныне действующем виде явно чувствует свою недостаточность.

Да, в отношении человеческой ограниченности нам представлены тут, пожалуй, две противоположных позиции. Савелий сам по себе и не мыслит проблематизировать человека, ломать его границы. Он даже не растягивает этих границ – он их мягко огибает, обходит по периметру, близко-близко. Он склонен скорее оправдывать человека и уж вовсе не расположен его судить (даже того маньяка, который едва не забил его до смерти, оставив без одного глаза и части хвоста. Мудрый Савелий не гневается и тут: он больше недоумевает). Заговорившие – и стремительно обретающие сознание – звери Горалик, причем совершенно невольно, только и делают, что проблематизируют своего, так сказать, староговорящего собрата, вынуждают его усомниться во всем, освоенном до сих пор, пересмотреть и растянуть собственные пределы.

Но происходит, по существу, одно и то же: человек обращается к звериному за новыми ресурсами себя – тем более настоящими, чем труднее они поддаются освоению и даже просто пониманию.

Книга Ольгерда Бахаревича «Собаки Европы» (2019, авторский перевод с белорусского), изданная во «Времени» и как-то вовремя, произвела оглушительное впечатление, какого давно испытывать не приходилось. Неожиданно, напористо, лихо. Просто какой-то метеорит… да нет, судя по объему, скорее астероид, залетевший из соседней Солнечной системы. Где, кстати, все вертится вокруг собственного Солнцеликого. Хотя это, в общем-то, не главное.

Но важное – политической сатиры в «Собаках» предостаточно. При этом автор безжалостен ко всем и всему, что видит. Тут вам и захваченная Беларусь (да и Киев тоже), и новый «железный занавес», отделяющий Российский Райх от остального мира. Но и Гейропа (так не названная, но такой по сути являющаяся), и крайне саркастичное изображение белорусских националистов, вплоть до крайне правых. И проклятия родному белорусскому языку, посылаемые одним из героев романа в первых же строках капиллярно живого и бьющегося в каждой строке авторского письма. (Герой этот, речевой демиург, так устал от проблем родного языка, что решил создать новый язык, названный им бальбутой…)

Спасибо спасительному многоточию: понимаю, что в пересказе это выглядит странно – не то геополитический фельетон, не то делирий обпившегося лингвиста. Да и пересказ структуры романа (одновременно являющейся его сюжетом) тоже мало что прояснит. Ну да, шесть больших новелл, с хронотопом от современности до 2050 года, на первый взгляд, сюжетно сшитых тяп-ляп, а в действительности – вполне тип-топ. Ну и таки да – магический реализм. Именно магический, поскольку завораживает, и именно реализм, поскольку достоверно и узнаваемо. При всей – часто – бредовости описываемого.

И особая сексуальность, к этой магии примыкающая. Естественная, раскованная, мудрая сексуальность панка (каковым был в молодости Бахаревич), ставшего философом. Социальным, пожалуй. В этом смысле автор щедр – просто до расточительности: разбрасывается сюжетами (прихотливыми, надо сказать) и фонтанирует темами.

Во второй половине ХХ века Василь Быков и Алесь Адамович приучили русского читателя постигать белорусскую прозу в авторских переводах. После них были попытки, и не единичные, сделать то же и на том же уровне. Бахаревич, кажется, первый, кому это удалось в полной мере. Впрочем, не с первого раза. Его «Белая муха, убийца мужчин» на русском (в отличие от белорусского) прошла практически незамеченной.

Кстати, на родине писатель не менее, чем романной прозой, известен сборником эссе «Гамбургский счет Бахаревича». Какая похвальная дерзость, а то и наглость (тоже, в общем-то, панковская, но на ином уровне интеллекта) – 35—36-летний автор перетряхивает белорусскую классику. Причем так, что от этого невозможно оторваться – ни в эфире (Белорусская служба RFE/RL), ни на бумаге (книга вышла в 2012-м).

На тему сравнения с Быковым и Адамовичем навел его я: изменилось ли что-то в «гамбургском счете» после опыта «Собак Европы». В ответе: «Я начал лучше их понимать. И как литераторов, и как амбициозных людей. Ведь за те месяцы, которые книжка существует по-русски, уже очень хорошо почувствовал, как расширились границы, в которых я живу как писатель… Переводить с близких языков и правда тяжело. А еще я сейчас осознал, насколько она жива – империя. «Собак» в России читают совсем не так, как в Беларуси. Наверное, я чувствую себя сейчас, как писатели из бывших британских колоний. Это новый опыт. Думаю, Быков и Адамович чувствовали то же самое».