Коллектив авторов - Как мы читаем. Заметки, записки, посты о современной литературе

Как мы все хорошо помним, семнадцатилетний герой повести, находящийся в клинике, вспоминает ту «сумасшедшую историю, которая случилась с ним прошлым Рождеством». Книга была запрещена во многих американских школах: слишком много ругани, слишком много странных метаний. А когда Леннона убили – повесть была запрещена повсеместно.

И я понимаю, что Сэлинджер сейчас бесконечно далек от новых поэтов (они такие уже вещи читали, что «Над пропастью во ржи» – это просто сказка, адаптированный и переработанный в новогодний тост текст братьев Гримм), но иногда кажется, что это Холден Колфилд все это пишет. И про бабушку, и мальчика, сидящего на холодильнике, и про дождливую проходную, и про пятнадцать таких же, как мы. И даже слово «итак» в строчке « что ты и так один» он пишет неправильно. Потому что, когда ты один, уже не имеет значения «и так» это пишется или «итак».

Потому что они не хотят пить тухлую воду. Как сказал Евгений Горон:

«Спекулянты от искусства – лицемерные, мутные, тухлые – особый сорт людей, мне кажется. Будто воду в цветочной вазе забыли сменить. С виду вон и хрусталь резной, и пионы кучерявые, а заглянешь внутрь – противно. Сталкиваясь с таким, чувствую, что не только засунул руки в вазу, но и хлебнул оттуда: мерзкое ощущение.

Обидно за массу людей, которые принимают весь этот маркетинг за чистую монету, ведутся, хвалят и восторгаются. И нужно быть очень чутким человеком, чтобы понять, кто есть кто. И выбросить сухие, бездушные цветы. И слить наконец воду» [46] Евгений Горон на своей странице в «Фейсбуке». 2019. 6 октября. .

Матрена, да что с тобой? Разве ты не заметила? Это тоже все говорит как будто герой Сэлинджера. Хотя Сэлинджера они, кажется, в отличие от нас с тобой, Матрена, и не читали.

Периодически встречаю убеждение, что с преемственностью в современной поэзии (и критике поэзии) все ОК. Никто не забыт, ничто не забыто, футуристические и акмеистические модели разрабатываются, усвоены языковые паттерны, комментарий прирос инструментарием. А потом вдруг в премиальном листе премии «Поэзия» читаю статью Кирилла Корчагина: «Некоторое время назад молодая русская поэзия поставила перед собой вопрос: как не только выражать эмоции и чувства при помощи стихотворения, но мыслить с его помощью?» [47] К. Корчагин. Движение к самому внутреннему из тел // Новый мир. 2018. № 3.

Долгая пауза… неужели для Кирилла Корчагина не существует статей и «Восьмистиший» Мандельштама о природе поэтического слова, пастернаковского постижения мира через материю стиха… В общем, я бы не стала утверждать, что с преемственностью в поэзии все ОК.

Проблема «молодой русской поэзии», о которой пишет и к которой относится Кирилл Корчагин, думаю, в том, что «ту» поэтику она восприняла с чужого голоса и не очень серьезно к ней отнеслась. Это сегодняшние совсем юные, как Василий Нацентов, поэты могут позволить себе вступить в диалог с модернистами напрямую. А раньше то запрещали, то постмодерн случился и стало не модно…

И вот о поэзии Сусловой Корчагин пишет, что ее новаторство – в соединении категорий общего и абстрактного («стихи часто строятся на контрасте между максимально обобщенным языком, напоминающим язык науки или философии, и максимально конкретными переживаниями» [48] Там же. ), интеллектуального и телесного («для этой поэзии исключительную роль играют телесные состояния» [49] Там же. ), которые принципиально разъяты: «только кровь способна приоткрывать границу между мыслью и телом» [50] Там же. . Насколько все это вторично по отношению к мандельштамовской поэтике, хоть та же строительница-кровь, и говорить не нужно. «Молодая русская поэзия» даже не изобретает, а разбирает на части доставшийся по наследству велосипед, радуясь, что колесо можно катать, а звонком звенеть. Недоумевая лишь, как на «разъятом» ездить: «не только выражать эмоции и чувства при помощи стихотворения, но мыслить с его помощью?»

Поэтическая динамика сегодня разочаровывает [51] Там же. , возможно, потому, что энергия притяжения у нее не впереди, а позади. Языковые и метафизические игры модернизма чуть ли и не живее, чем современная поэтическая речь. И нынешний язык с благодарностью ложится в те лекала. Об этом – стихотворение Богдана Агриса «Памяти Олега Юрьева», искавшего «ту» культуру, которая живой и недовоплощенной ушла в параллельную реальность с конца 30-х гг. ХХ века. В конце века Юрьев находил лишь отголоски ее в чужих голосах. Теперь пришло время разговора на равных. Не исподтишка, не с чужого напева, а открыто. И Агрис сплетает два живых голоса, свой и Мандельштама: «мы только с голоса поймем, что там царапалось, боролось». Как и О. М. в «Грифельной оде», он сопрягает два поэтических века, ставя нынешнюю культуру и язык вровень с прежними. Концы радужного моста соединяют поэтические эпохи: Агрис проживает Мандельштама, как Мандельштам в «Грифельной оде» проживает Лермонтова: «Звезда с звездой – могучий стык, / Кремнистый путь из старой песни».

Стихотворение великолепно тем, что «то» использовано в нем как «это»: оно сделано по акмеистическим лекалам, но из материи современного языка.

Акмеистическая структура его держится на:

– конкретных элементах образа – и зиянии широких семантических лакун между ними;

– поэтике стилистически-семантического стыка: «зауженная» (слово второй половины ХХ века с конкретным значением) – «звезда» (абстрактное, общепоэтическое);

– осязательной вещественности ( семенит, пьет, подметет ) в метафизических декорациях;

– нарушении семантических связей: у Агриса преимущественно на уровне синтаксическом, тогда как у Мандельштама на всех, но принципы те же – опущение, искажение, обобщение.

А язык при этом наш, сегодняшний:

– образы («на горизонте ждет зарнистый мегаполис»),

– неологизмы (в Национальном корпусе русского языка слова «зарнистый» нет, но у всех на слуху зернистый творог),

– лексика («зауженный, семенит, оконтуренный»),