Коллектив авторов - Как мы читаем. Заметки, записки, посты о современной литературе

Как известно, есть на Руси вечные вопросы: кто виноват, что делать и является ли верлибр поэзией? Убеждены, как известно, не все, о чем и сообщают авторам-верлибристам с завидной регулярностью.

Впрочем, верлибр – это слишком широкое и разнообразное явление. Я же хочу поднять этот вопрос применительно к конкретной разновидности верлибра, которая стала крайне популярной в современной русской поэзии.

Представьте себе очень длинное стихотворение. Очень длинное, но связное, без модных в авангардных кругах «осколков смыслов», но со смыслом полноценным, доступным даже далекому от поэзии читателю. Более того, пусть это будет стихотворение нарочито простое, будто бы лишенное метафор и прочих словесных украшений и даже – о ужас! – сюжетное. Представили? О них и речь.

Появились они не вчера, подобные вещи делал Кирилл Медведев или представители «нового эпоса». Но в последнее время возникла устойчивая мода на такие стихи. Достаточно сказать, что именно к ним относятся поэма «Когда мы жили в Сибири», за которую Оксана Васякина получила премию «Лицей» 2019 года, или стихотворение «Я была рада, когда бабушка умерла» Екатерины Симоновой, с которым последняя стала лауреатом премии «Поэзия» того же 2019 года.

Профессиональное сообщество, не говоря о простых читателях, раскололось надвое. Одни не считают подобные тексты поэзией, другие считают, что именно они и являются наиболее полной, сильной и важной поэзией на текущий момент.

Стихотворение Галины Рымбу «Моя вагина» поставило вопрос ребром. Нарочитая провокативность названия и темы сработала в полной мере, и в литературном «Фейсбуке» началась полемика, по степени накала не сравнимая ни с одной из случавшихся ранее. Она объяснима – стихотворение задело сразу ряд триггерных точек, – но теперь, когда страсти несколько схлынули, хочется оценить его непредвзято.

Критик Анна Жучкова в одном из обсуждений в «Фейсбуке» заметила, что для нее оно не является поэзией, потому что в нем нет образа, вследствие чего в стихотворении не происходит преображения реальности.

Но непредвзятый, не испугавшийся физиологических подробностей читатель может убедиться, что образ в стихотворении как раз есть. И он раскрывается именно во всех его бытовых и шокирующих подробностях. Это, собственно, как раз то слово на букву «в», которое у нас нельзя называть и которое дало название стихотворению. В стихотворении оно осмысляется через ряд простых метафор – от «тюрьмы» и «норки» до «космоса», а в широком смысле выступая как символ «внутренней женщины», внутреннего «я». Собственно, последовательная смена этих метафор отображает динамику изменений взаимоотношений внутреннего «я» и окружающего мира.

Итак, мы видим образ, прием. Может быть, не самый оригинальный, но вполне литературный.

В поэме Оксаны Васякиной таким же универсальным образом становится «Сибирь». И все, о чем идет речь в стихотворении, все приметы той жизни – климат, тяжелая монотонная работа, еловые ветви, которые падают с едущих на кладбище грузовиков, – все работает на эту единственную, но всеобъемлющую метафору. Сибирь Васякиной – не просто географическое пространство. Это пространство мифологическое, царство мертвых. Мир, в котором нет смерти (строфа про еловые ветки), нет времени (строфа про часы), но в котором живет любовь – вполне овеществленная и материальная (строфа про еду). В конечном итоге «Сибирь» в ней показана как «страшная земля»: пространство, с одной стороны, не приспособленное для человеческой жизни, с другой – никогда не отпускающее своих обитателей.

Другой знаменитый текст – «Я была рада, когда бабушка умерла» Екатерины Симоновой. Обыденная, вполне житейская история старческого безумия и смерти бабушки превращена в историю о столкновении с потусторонним миром. Все зависит от того, как толковать те факты, которые сухо излагает поэт. А факты изложены так, что толковать их можно и «реалистически», и «метафизически». А значит, у поэта есть «талант двойного зрения», есть умение превращать детали повседневной действительности в развернутую метафору. А значит, и здесь мы имеем дело не просто с бытописанием, но – с поэзией.

Вообще, применительно ко всем стихотворениям: именно это вот умение превратить факты повседневной жизни в развернутые метафоры говорит нам о том, что эти верлибры являются именно литературой и ничем иным. Метафоры задевают самые глубокие слои нашего подсознания, превращают обыденность в миф о смерти и воскресении, где стихотворение Симоновой – рассказ об умирании, стихотворение Васякиной – о мытарствах души в потустороннем мире, а стихотворение Рымбу – о воскресении. Ну а миф о воскресении – это тот миф, который не может оставить равнодушным ни одного из читателей.

Другая сторона вопроса состоит в том, что, приобретая черты литературного произведения, эти тексты не теряют и силы прямого высказывания, поста в «Фейсбуке». Особенно учитывая тот факт, что именно в «Фейсбуке» вперемежку с обычными постами они и появляются. Актеры говорят, что ни один, даже самый великий актер не в силах переиграть ребенка или животное. Так вот, в каком-то смысле ни одно, даже самое великое стихотворение не может быть сильнее прямого и честного высказывания обычного человека.

Под такие прямые высказывания эти стихи и мимикрируют. Их лирический герой неотличим от автора, их язык – от языка соцсетей, а происходящие в них события являются частью авторской биографии. Они искусственны в той мере, которую требует искусство, но при этом их «искусственность» затушевана, скрыта от читателя. Это искусство скорее в его японском понимании, когда оно неотличимо от природы.

Надо сказать, что открытие этой вот гипнотической силы обыденной действительности – это то, что современная поэзия может записать себе в актив. Но стоит сказать и о том, что в последнее время таких стихов стало слишком много. Открытие постепенно становится приемом, и не за горами этап, когда его освоят и откровенные графоманы. Так что будем надеяться, что это всего лишь страница – яркая, может быть, самая яркая и значимая в современной поэзии, но, надеюсь, никак не последняя. Чего, думаю, не хотели бы и сами поэты.

Михаил Гаспаров в своих знаменитых «Записях и выписках» рассуждал об антиэгоцентризме филологии: «Ю. М. Лотман сказал: филология нравственна, потому что учит нас не соблазняться легкими путями мысли. Я бы добавил: нравственны в филологии не только ее путь, но и ее цель – она отучает человека от духовного эгоцентризма. (Вероятно, все искусства учат человека самоутверждаться, а все науки – не заноситься.) <���… > Филология изучает эгоцентризмы чужих культур, и это велит ей не поддаваться своему собственному» [55] М. Гаспаров. Филология как нравственность // М. Гаспаров. Записи и выписки. М.: НЛО, 2001. С. 100. .