Михаил Габович - Памятник и праздник: этнография Дня Победы

На открытии советского мемориала (первого монументального проекта Второй республики) 19 августа 1945 года присутствовали представители западных союзников и министры временного правительства Австрии. Праздник был организован согласно канону советских массовых мероприятий, включая военный парад, и завершился фейерверком. Пуск любимого горожанами фонтана должен был продемонстрировать стремление к нормализации и возвращение города к мирной жизни. (Стоит отметить в этом контексте, что в первое послевоенное десятилетие советские оккупационные власти активно использовали инструменты культурной политики для усиления своего политического влияния в Австрии)[35]. В речах австрийских политиков на церемонии открытия советского мемориала звучали слова благодарности Красной армии и заверения в твердых намерениях австрийского народа возродить независимое демократическое государство. В то же время в речах содержались и значительные нюансы — в зависимости от политической принадлежности выступавших. Так, государственный секретарь Леопольд Фигль (представитель христианско-консервативной Народной партии), в отличие от социал-демократа канцлера Карла Реннера, говорил не о монументе героям Красной Армии, а о памятнике «освобождению Австрии»; единственный из выступающих, он воздержался от выражения благодарности лично товарищу Сталину. Совсем другие акценты содержались в речи лидера коммунистов Эрнста Фишера, который говорил о дружбе между австрийским и «великим русским народом»[36].

Коммунисты обладали значительным влиянием в послевоенной Австрии и пользовались безусловной поддержкой советских оккупационных властей. Стратегией советского военного командования, еще до окончания боев за Вену, было создание органов местного самоуправления из представителей антифашистского сопротивления, преимущественно коммунистов, и передача им целого ряда практических вопросов организации мирной жизни. В частности это касалось полиции Вены, где процент коммунистов был высок вплоть до 1960-х годов[37]. На площади Шварценбергплац, южная часть которой до 1955 года носила название Сталинплац, располагался не только Союзнический совет, но и ЦККомпартии Австрии — новые партийные функционеры видели из своих окон советский военный мемориал[38]. C этой точки зрения Cталинплац можно рассматривать как зародыш новой, коммунистической Австрии, которая вполне могла бы стать реальностью, как это произошло в других странах Центральной и Восточной Европы. Надежды компартии на победу на выборах 1946 года не оправдались, но опасения коммунистического переворота присутствовали в политической атмосфере Австрии в течение всего послевоенного десятилетия. Советское военное присутствие (в 1949 году из 65 тыс. солдат союзных войск около 48 тыс. составляли советские военные) делало этот сценарий весьма вероятным.

Однако Австрия избежала сталинизации и не стала частью социалистического лагеря. Подписанный в 1955 году между Австрией и представителями четырех союзных держав Государственный договор подтвердил ее государственную независимость, и в том же году последний солдат союзников покинул ее территорию. Государственный нейтралитет Австрии (внеблоковый статус страны гарантирован конституцией) не был зафиксирован в Государственном договоре, но был условием его подписания, выдвинутым Москвой. В эпоху Холодной войны Австрия таким образом приобрела особый статус «нейтральной зоны» между блоком НАТОи странами Варшавского Договора. Советский военный мемориал (обязательства по охране и уходу за ним, согласно Государственному договору, взяло на себя австрийское государство) можно рассматривать и как своего рода символ нового послевоенного устройства Европы, форпост советского геополитического фронтира. Покидая Австрию, советские войска оставляли на Шварценбергплац бронзового солдата, вознесенного над городом на 20-метровый пьедестал — в обмен на Государственный договор, оригинал которого, как выяснилось совсем недавно, все эти годы хранился в Москве.

В повседневной жизни амбивалентное отношение австрийцев к советскому военному мемориалу нашло отражение в множественности его названий.

Полуофициально Befreiungsdenkmal (памятник освобождению) или Heldendenkmal Sowjetische Armee (памятник героям советской армии), советский мемориал чаще всего называют просто Russendenkmal (русский памятник). Такая этнизация — свидетельство культурного отчуждения советского мемориала, дискурсивного исключения событий, которые он символизирует, из собственно австрийской истории, стремления к экстернализации амбивалентного опыта освобождения/оккупации. И дело не только в том, что он напоминает о том периоде истории, когда Австрия была скорее объектом внешних геополитических стратегий, чем самостоятельным государственным субъектом. Как «тоталитарный» советский военный мемориал в стиле социалистического реализма выпадает из визуального ряда венской имперской архитектуры, так и русский (советский) солдат, вознесенный на 20-метровый пьедестал, олицетворяет другого, чуждого (если не враждебного) европейской цивилизации и австрийской культуре. В послевоенные годы это восприятие СССР/России в массовом сознании накладывалось на результаты многолетней нацистский антибольшевистской пропаганды, рассказы вернувшихся из сибирского плена бывших солдат Вермахта, а также на исторические стереотипы о России как азиатской деспотии и русских как варварах, глубоко укорененные в австрийской культуре. Противоречивость образа советского (русского) солдата и амбивалентность коллективного опыта освобождения/оккупации прекрасно отражена в австрийской прессе того времени:

«Образованные офицеры, воры велосипедов и часов, любители маленьких детей, дарящие им шоколад, облегчение и страх…»[39]

Однозначно негативные коннотации отражаются в таких иногда встречающихся названиях советского мемориала, как «памятник неизвестному грабителю» или даже «неизвестному отцу» (намек на массовые грабежи и изнасилования австрийских женщин советскими солдатами в первые недели оккупации). Еще одно, довольно экзотическое название мемориала — Гороховый памятник или Принц на горошине — связывает его с продовольственной помощью голодающему местному населению, оказанной командованием Красной армии в мае 1945 года. Помощь включала, помимо прочего, тысячу тонн гороха[40].

В целом в послевоенные десятилетия памятник довольно быстро утратил свое политическое значение и оказался по большей части «невидимым» в городском ландшафте, хотя и охранялся вплоть до 1960 годов.

«В отличие от социалистических стран, [памятник] стали воспринимать… не столько как провокацию, сколько как документ собственной недавней истории»[41].