Евгений Додолев - Красная дюжина. Крах СССР: они были против

— И Черномырдину вы не даете шанса?

— Опять-таки: для того, чтобы строить прогнозы, надо знать, на каких условиях он пришел к Ельцину. Если судить по тому, что Виктор Степанович не поменял ни одну ключевую фигуру из прежнего правительства, то вряд ли тут что-то получится. По крайней мере, пока не было шагов и заявлений, заставляющих думать об обратном. Сейчас-то речь идет не о сползании, а о скольжении в пропасть, остановить которое можно только с помощью экстраординарных действий.

— Собственное премьерство вы временными рамками ограничивали? Не чувствовали вы себя этаким лейтенантом, который в условиях настоящего боя живет несколько минут?

— Лейтенантом или не лейтенантом, но я понимал, что долго мне не усидеть, поэтому и спешил сделать самое необходимое. И все же я надеялся, что сумею изменить ситуацию к лучшему. Поэтому, кстати, и согласился участвовать в ГКЧП. Другого шанса побороться за спасение страны я не видел. Понимаете, ситуация в экономике давно носила характер чрезвычайщины. Если помните, сразу после моего прихода в Кабинет министров началась серия забастовок с политическими требованиями. Почти месяц я вынужден был заниматься только этим. Пришлось идти на крайние меры, чтобы не остановить металлургию, энергетику. Тогда только за один месяц мы получили 8-10 процентов спада промышленного производства. И все же нам удалось выбраться из пике. К осени должен был начаться некоторый подьем.

— Однако осени предшествовал август…

— Я же говорил вам, что введение ЧП в добывающих отраслях всерьез обсуждалось начиная с апреля 91-го. Поэтому неумно изображать ГКЧП как плод опьяненного воображения группы мужиков, собравшихся как-то вечерком покалякать о жизни.

— Согласие войти в комитет вы когда дали?

— Идея ГКЧП вообще возникла в ночь с 18 на 19 августа.

— Вам не кажется, что эти слова противоречат сказанному минутой ранее?

— Не кажется. Одно дело — обсуждать чрезвычайное положение в экономике, другое — создавать ГКЧП для выхода из кризиса. Что бы Степанков ни силился сочинить, но все свидетели и обвиняемые по нашему делу в один голос говорят, что до 18 августа о ГКЧП речи не было.

Что же касается моих контактов с другими гэкачеписта-ми, то они, конечно, были. Положение в стране к этому обязывало. Я могу вам, например, сказать, что давал поручение Крючкову и мы использовали службу безопасности для решения некоторых экономических вопросов. Это в России все перевернулось, а Крючков, скажем, обеспечивал мне контакты в Южной Африке и Южной Корее. Через свою сеть, разумеется. Мы об этом прежде никогда не говорили и не писали, но пользовались подобными каналами очень активно.

— Может, расшифруете, о чем речь, а то звучит больно таинственно.

— Мы договаривались о закупке четырех миллионов тонн кукурузы в ЮАР, риса в Южной Корее, о получении там же миллиардного кредита. Практически все те кредиты, которые так и не смогли получить российские власти, были проговорены нами. Могу уверенно сказать, что мы бы их выбили. Моя убежденность строится на том, что я всегда уделял достаточное внимание экономической разведке и предпочитал не клянчить и выпрашивать, а строить партнерские отношения, договариваться на равных, даже если и через КГБ СССР.

— Вернемся к ГКЧП. Ваше участие в деятельности комитета было весьма непродолжительным (даже на фоне его трехдневного существования) и, как бы помягче сказать, странным. Насколько известно, вы не занимались разработкой экономической программы ГКЧП, поприсутствовали на первом совещании вечером 18 августа, на следующий день провели заседание Кабинета министров и — все? Степанков объясняет это вполне определенной причиной: у вас был гипертонический криз вследствие крутого… запоя.

— Не стесняйтесь произносить это слово. Если генпрокурор решается его написать, почему бы журналисту не повторить? Дело тут вот в чем. Степанков постоянно занимается тем, что пытается навести тень на плетень. Достаточно взять один ключевой момент: с чем поехали к Горбачеву, знал он или не знал. Генпрокурор все время говорит о том, что существовало два варианта: или Горбачев подписывает указ о введении ЧП, или подает в отставку. Вариантов действительно было два, но… Михаилу Сергеевичу предлагалось самому подписать указ или поручить это кому-то другому. Есть разница между правдой и тем, что говорит Степанков?

Похожий сценарий развития событий Горбачев разработал еще в марте, когда в Москву вводились войска. Михал Сергеич в любой ситуации прежде всего хотел остаться в белых перчатках и на белом коне.

— Из ваших слов вытекает, что вариант отказа Горбачева не предусматривался. А как же тогда объяснить раздражение, с которым вернулись Бакланов, Шенин и Болдин из Фороса, как прокомментировать их слова о том, что «мы засветились»?

— Я таких слов от них не слышал. Вы, очевидно, черпаете информацию из книги господина Степанкова? Я знаю другое: слово «засветились» активно вписывал в протокол допроса мой следователь, впоследствии отстраненный от дела за «упущения в работе». Мне даже пришлось тогда протестовать по этому поводу.

Чтобы закрыть эту тему, советую проанализировать ход событий в марте и августе 91-го. Вы увидите: схема одна, единственное отличие — в марте Горбачев отсиживался в Кремле, а в августе предпочел удалиться в Форос.

— Валентин Сергеевич, вы готовы согласиться с утверждением некоторых товарищей, что Михаил Сергеевич был агентом влияния?

— Я не разведчик, поэтому мне эти термины непонятны. К тому же я уже говорил вам о своем отношении к бездоказательным заявлениям.

Касательно Горбачева скажу следующее: он сам не раз публично говорил, что в июне 91-го после разговора с Вашингтоном и встречи в Кремле с послом Мэтлоком решил жестко побеседовать с будущими путчистами. Он сделал нам строгое внушение. На самом деле я готов подтвердить под любой присягой, что Горбачев мне об этом факте не заикался. Ни разу! Вот и судите, можно ли верить этому человеку.

Горбачев умело играл. В августе ему выгодно было изображать незнайку. Я же могу утверждать, что все он знал. Один пример: 17 августа я проводил в Кремле заседание Кабинета министров. Сразу после его окончания мой заместитель Щербаков спустился в машину, и тотчас туда ему позвонил Горбачев из Фороса, устроив разнос за неправильное, на взгляд Михаила Сергеевича, поведение Щербакова на заседании. Откуда же он все проведал? Ведь прошло не более десяти минут.

— Но мы все же отклонились от темы вашего участия, а точнее — неучастия в ГКЧП.

— Мне не совсем понятно, зачем Степанков так активно исследует, кто, когда, с кем и сколько выпил. Версия об эдакой «шпане» и т. п. — может, и желательная кое-кому — не прошла. Никто не пытался ссылаться в качестве оправдания на этот аргумент, не пытался уклониться от ответственности за свои дела и слова. Да и решения принимались в здравом уме и трезвой памяти. Если уж, по несчастью, Степанков представляет у нас юриспруденцию, пусть он руководствуется Уголовным кодексом, где сказано, что состояние алкогольного или наркотического опьянения не является фактором, освобождающим от наказания. А уж коли человек был в тот момент трезв и дееспособен, то, что он делал до или после, никого не касается.