Евгений Додолев - Красная дюжина. Крах СССР: они были против

— Горбачев — это вообще ваша тема…

— Горбачев…

Бывший университетский соученик Лукьянов стал обволакивать Горбачева манерами столичного адвоката, и преуспел, и сжевал президента, и получил в пользование Верховный Совет, став его председателем, и запачкался в нелепом августовском путче 1991 года. Специалист по марксистской философии, дослужившийся в партийных коридорах до академической ливреи, Фролов стал помощником Горбачева, а затем редактором газеты «Правда», создав самую непопулярную газету в Советском Союзе и, по сути, оставив Горбачева без столь необходимого ему рупора. Время от времени странные персоны маячили в горбачевском окружении, возрождая историческую память о предреволюционном смутном российском времени, о рас-путинщине. Проносились слухи о быстром решении всех проблем, множились астрологи и чудотворцы, шла болтовня о легких деньгах и нелогичных решениях. В Горбачеве были комплексы трудно акклиматизирующегося приезжего: на него производили впечатление фанфароны. Это не раз мешало ему, потому что, судя по всему, хороших помощников у него, в сущности, не было, а в КГБ были нескрытно заинтересованы в том, чтобы вокруг Горбачева была постоянная атмосфера неуверенности, подвигающая не на систематическую работу, а на внезапные решения. «Скажи мне, кто твой друг, и я скажу тебе, кто ты…» Я не могу назвать вам друзей Горбачева и не уверен, что они вообще у него были. Тем более что стратегией антигорбачевских сил было осмысленное старание отделить его от либералов. «Он никогда слова хорошего о вас не услышит», — говорил мне Яковлев…

Меня поражало даже не то, что вокруг Горбачева такое количество людей лживых и ненадежных. Меня поражало, что он боится многих из них. Он сам, лично, кричал на меня, заклиная не трогать его заместителя по партии и явного оппонентя Лигачева, председателя КГБ Чебрикова, министра обороны Язова. Я, редактор, не боялся этих людей, а он — президент — боялся. Я понимал, что своим выговором Михаил Сергеевич спасает меня, но я не мог понять, почему он гневается на меня, а, не на тех, других… Кремль оборачивался для Горбачева одиночеством, чужбиной неоднократно — он терял свое привычное окружение, уйдя из Ставрополя, став генеральным секретарем, пытаясь быть парламентским лидером. Человек добрый и мягкий, он не мог по старой формуле править варварскими методами в варварской стране. Но сделать эту страну демократией оказалось выше его сил, в большой степени потому, что он был внутренним эмигрантом в Кремле и в доме ЦК на Старой площади. Политика, увы, была и остается командной игрой. У Горбачева бывали хорошие партнеры, но никогда не было хорошей команды. Он не чувствовал себя хозяином, пытаясь хозяйничать в государстве. Оно было его — и не его, будто временное пристанище эмигранта.

В конце своего президентства он начал многое понимать, уже предаваемый в открытую. Корреспондент «Независимой газеты» Караулов, бравший у Горбачева интервью перед самой его отставкой, рассказывал мне, что Михаил Сергеевич вдруг посерьезнел и сказал, что по многим причинам он так и не научился ценить независимых людей. «Как обидно, что я не смог использовать в полной мере таких людей, как Коротич, достичь абсолютного взаимопонимания с ними…»

Опять ошибка. Никого не надо использовать. Никому не надо позволять использовать себя. Надо делать общее дело и находить для этого верных единомышленников. Лет десять подряд Горбачев был эмигрантом в Системе, созданной коммунистами. Разрушив ее, он оказался в положении человека, принесшего неведомую болезнь на остров. Сегодня он все на том же острове. И все так же одинок на нем, потому что остров стал почти необитаем.

Сейчас Коротич рулит киевским изданием на русском языке (возглавляет редакционный совет всеукраинской газеты «Бульвар Гордона»), при этом гражданство у него — российское.

Последний раз я видел легендарного редактора на полувековом юбилее Артема Боровика, который Вероника Хильчевская отмечала в «Манеже». Виталь Алексеевич выглядел потерянным и свалил с мероприятия сразу после того, как к нему подошел потереть о былом его экс-сотрудник Дима Лиханов. Видимо, не очень хотел вспоминать «огоньковский» период.

Физиолог Павлов ставил эксперименты на собаках: в означенный момент зажигается в клетке свет, и у животинки начинает выделяться желудочный сок, хотя кормушка еще пуста. Иван Петрович назвал свое открытие условным рефлексом.

Премьер-министр Павлов поставил эксперимент сразу на всем населении Советского Союза: в означенный момент было объявлено об обмене в трехдневный срок 50- и 100-рублевок старого образца. Валентин Сергеевич таким путем решил побороться за оздоровление финансово-денежной системы страны. О рефлексах он вряд ли задумывался, все получилось само собой: сколько времени прошло, а при упоминании финансиста Павлова у многих законопослушных граждан бывшего СССР непроизвольно начинает выделяться желчь. Правда, физиология здесь ни при чем, скорее нужно говорить о психологии. Стояние в январских очередях 91-го, дабы обменять в сберкассах свои «гробовые» и трудовые, крепко врезалось в память. Не забыли, уважаемые?

Наш народ и прежде к родному правительству без особой любви и нежности относился, а с помощью Валентина Сергеевича и вовсе устойчивый рефлекс выработался…

— В июне 91-го на сессии Верховного Совета Союза вы, Валентин Сергеевич, запросили для возглавляемого вами правительства дополнительные полномочия. В свете последовавших два месяца спустя событий многие склонны то ваше выступление рассматривать как попытку придать видимость законности введению в стране чрезвычайного положения, по сути легализации ГКЧП.

— Я не буду вспоминать, кем изобретен способ внушения населению нужного хода мыслей с помощью средств массовой информации, но сегодня этот прием взят на вооружение повсеместно. Принцип прост: чем масштабнее ложь, тем больше шансов, что в нее поверят. Если сто человек слово в слово повторят вранье, окружающие, в конце концов, подумают, что это правда…

Слухов о репетиции ГКЧП в июне 91-го ходит масса, однако за все это время никто не попытался выяснить, что же на самом деле просил Павлов.

— Нам ничто не мешает поговорить об этом сейчас.

— Попутно замечу, что мое ходатайство приобщить доклад и заключительное слово на сессии Верховного Совета к материалам дела о ГКЧП генпрокурор Степанков отвел, сказав, что в этом нет необходимости. Но раз сия тема продолжает так активно муссироваться, то давайте действительно расставим точки. Моя просьба включала всего пять пунктов. Во-первых, я настаивал, чтобы правительству предоставили право законодательной инициативы. Наверное, в мире не существует Кабинета министров, который не обладал бы подобным правом.