Леонид Заика - Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

Неужели Берия по примеру своего предшественника решил на деле Гордова, Кулика, Рыбальченко и других аналогичных материалов, сконструировать новый «заговор в Красной Армии», замкнуть его попозже на маршала Жукова? Похоже, очень похоже, если припомнить другие послевоенные аресты генералов. На допросах старались подвести показания к участию Жукова в формировании новой военной оппозиции, подготовке военного переворота.

История повторяется и не всегда, к сожалению, в лучших своих вариантах.

Но если у Ежова с Тухачевским что-то получилось, и заговор удалось «оформить», то у Берии с Куликом ничего не вышло: ни себя, ни Жукова причислить к врагам народа он не дал. В этом отношении показательна его фраза на одном из последних допросов: «Прошу мне верить, что никаких практических мер по террору против членов Советского правительства при мне не обсуждалось». То есть говорить-то много чего говорили, ругать Советскую власть ругали, а вот свергать ее не мыслили.

На какие только ухищрения ни шли подручные Берии, пытаясь выудить у Григория Ивановича признания в шпионских связях, конкретных шагах по подрыву социалистического строя.

Прежде чем начать следующий абзац, пришлось немало поразмышлять, надо ли воспроизводить еще один протокол закрытого судебного заседания Военной коллегии Верховного Суда СССР от 24 августа 1950 года, последний протокол в этом деле. В конечном счете, представилось целесообразным дать его целиком, практически без купюр, ибо между им и тем, одним из первых, который приводился выше, имеются не только фактологические расхождения, но и сходство. Они близки по своему духу, нераздельны еще и потому, что только вместе позволяют представить полную картину правового произвола, механику работы репрессивной системы, облаченной в одежды Фемиды.

Итак, в 16 часов 45 минут председательствующий, генерал-майор юстиции Чепцов, с участием генерал-майоров юстиции Детисова и Зарянова открыл судебное заседание. Рассматривалось дело по обвинению Кулика Григория Ивановича, преданного суду Военной коллегии по ст. 58-1 «б», 19-58-8, 58–10 ч. 1 и 58–11 Уголовного кодекса РСФСР.

Сразу же следует оговориться: уголовные дела в отношении Гордова, Кулика и Рыбальченко самым тесным образом взаимосвязаны между собой, так как, согласно обвинительному заключению, все трое являются участниками одной «заговорщической» группы. Однако рассматривались они раздельно, хотя проходят как соучастники в совершении преступлений. Очевидно, сделано это, чтобы предупредить коллективный отказ всей троицы от признания вины в незаконных обвинениях.

Но вернемся к происходившему в суде. Подсудимый о себе сообщил: «Кулик Григорий Иванович, 1890 года рождения, уроженец с. Куликовка, бывш. Хутор Дудниково, Полтавской области, из крестьян, с низшим образованием, в 1924 году окончил курсы усовершенствования, а в 1932 году — академию им. Фрунзе. В партию эсеров вступил в 1913 году в депо ст. Полтава. 22 октября 1917 года вступил в партию большевиков. Исключен из партии в мае 1945 года. В Советской Армии со дня организации Красной гвардии. Женат, имею троих детей, одна дочь замужем. Арестован по настоящему делу 11 января 1947 года, в 1942 году был судим особым присутствием Военной коллегии Верховного Суда СССР за сдачу Керчи и осужден к лишению звания маршала, Героя Советского Союза и всех орденов. В отставке нахожусь с конца июня 1946 года. До отставки занимал должность заместителя командующего Приволжским военным округом. Последнее звание — генерал-майор. Имею награды — 3 ордена Ленина, 4 ордена «Красного Знамени» и медали «За оборону Ленинграда», «За победу над Германией» и «30 лет Советской Армии и Флота».

Председательствующий разъяснил подсудимому его права во время судебного следствия и спросил, имеет ли он какие-либо ходатайства или заявления до начала судебного следствия?

Кулик: Я заявляю суду, что мои показания, данные на предварительном следствии 14 февраля 1947 года, являются ложными и полученными от меня незаконными методами следствия, от которых я полностью отказываюсь. Я прошу затребовать и приобщить к делу мое письмо, адресованное Сталину, от 15 января 1949 года, и также истребовать и приобщить к делу материалы на имя Сталина о разоблачении мною Савченко в 1938 году.

Я прошу суд предоставить мне очные ставки с моими соучастниками Гордовым и Рыбальченко, а затем с женой Гордова, Тимошенко, Жуковым и Петровым. Других ходатайств перед судом у меня нет.

Эти ходатайства председательствующий оставил без малейшего внимания и сразу же перешел к оглашению обвинительного заключения. Закончив читать, спросил:

Председательствующий: Понятно ли вам предъявленное обвинение и признаете ли вы себя виновным?

Кулик: Предъявленное обвинение мне понятно. Виновным себя признаю частично.

Председательствующий: В чем конкретно, подсудимый, вы признаете себя виновным?

Кулик: Я признаю себя виновным в следующем: в 1942 году, будучи разжалованным за сдачу Керчи, я, вместо того, чтобы пережить это как большевик, озлобился. Мою злобу еще больше усилило то обстоятельство, что меня стали разыгрывать мои старые товарищи. Я тогда затаил злобу против партии и правительства…

Вторая моя вина в том, что когда я был в Германии по подготовке боевой операции, ко мне приехал Жуков, который после осмотра позиций пригласил к себе обедать. Во время обеда завязался разговор о методах ведения войны, и Тимошенко вновь начал разыгрывать меня, высказав при этом, что всех нас, стариков, отстранили от командования и в ход пошла молодежь. Что война сейчас идет не качеством, а количеством. Я с этим высказыванием Тимошенко соглашался, разделял его высказывания, принимал участие в критике обиженных лиц руководства Главного командования.

Затем моя вина состоит в том, что, когда сняли Жукова, я, встретившись с ним, высказал ему свое сочувствие. После того, как меня сняли вторично с командования армией, я добился приема у Сталина, где он мне сказал, что я устал воевать и поэтому нужно принимать Главупраформ. Это меня сильно обидело, так как я хотел еще воевать.

Однажды после этого ко мне зашел мой старый адъютант Хейло, который являлся мне близким человеком, так как я с ним воевал в гражданской войне и мы с ним были женаты на сестрах. Во время разговора я высказал ему свое озлобление, что нас, стариков, обижают и не дают воевать, и в этом разговоре я высказал свою мысль, что война идет за счет крестьян и что колхозы после войны не восстановят, так как все хозяйство колхозов разрушено. Видимо, мне придется построить себе домик и жить до старости, ничего не делая.