Леонид Заика - Жертвы и палачи. По материалам процессов 1919–1953 годов

Председательствующий: Подсудимый Кулик, вы подтверждаете эти показания Хейло?

Подсудимый: Показания Хейло я не подтверждаю, так как на квартире Гордова вместе с Рыбальченко я ни разу не присутствовал. Единственный раз на Первое мая я был у Гордова на квартире, куда были приглашены все заместители командующего с женами. Тогда был там Рыбальченко, Гусев и другие, но никаких разговоров антисоветского характера не было.

Никаких антисоветских разговоров не было у меня и с Гордовым. Был единственный разговор с Гордовым в тот момент, когда были сняты министр авиационной промышленности Шахурин и командующий авиацией. Я спросил Гордова о причинах снятия этих яиц, однако он ответил мне, что ничего не знает.

Был еще разговор в присутствии Товпека, когда Гордов допустил злобное высказывание, что якобы при царе пахали сохой и лошадью, а при Советской власти пашут на людях. Это высказывание на меня произвело тяжелое впечатление, и я отвел Товпека в сторону и стал высказывать свое удивление.

Председательствующий: Подсудимый Кулик, а об этом антисоветском выпаде Гордова вы сообщили в ЦК?

Подсудимый: Нет, не сообщил, так как не посчитал это нужным.

Еще был случай, когда Гордов в присутствии пяти своих заместителей, войдя к нам в кабинет с бумагами, допустил злобное высказывание в отношении Сталина, сказав, что Сталин обеспечивает только себя, а нас не обеспечивает и, бросив на стол бумаги, вышел.

Был и третий случай: в то время, когда у нас работала комиссия Голикова и Шикина, я зашел на квартиру Гордова, он предложил мне выпить коньяку и в это время дал просмотреть материал, составленный им, в котором он излагал точку зрения о ликвидации института политаппарата. Однако никаких антисоветских высказываний в этот раз Гордов не допустил.

Председательствующий: А вы подтверждаете свои показания о высказываниях Гордова и Рыбальченко, что они недовольны своим положением в армии и обвиняют в этом правительство?

Подсудимый: Да, такие разговоры были, о чем я позже дам показания.

Я лично в присутствии Гордова и Рыбальченко никогда не высказывал враждебных разговоров в отношении политработников армии.

В конце июня 1946 года я прибыл в Москву и был оставлен здесь. Дней через пять после моего прибытия в Москву я узнал, что все командование Приволжского военного округа было снято и назначены новые лица. После этого в Москву приехала жена Гордова и вместе с ней Рыбальченко, которые остановились у меня на квартире.

Председательствующий: Подсудимый Кулик, вы все время заявляете о том, что у вас плохие отношения с Рыбальченко, однако он приезжал к вам на квартиру и у вас останавливался. Чем можете вы это объяснить?

Подсудимый: С Рыбальченко у меня были натянутые отношения, однако когда он приехал в Москву, ему негде было остановиться, ау меня здесь была квартира из шести комнат, поэтому я предоставил ему свой кабинет, в котором он и прожил полтора месяца и питался за мой счет. Я обеспечен очень хорошо и, имея такую большую квартиру, мне неудобно было отказать Рыбальченко.

Гордое и Рыбальченко были очень недовольны выводами комиссии Голикова и Шикина и они всячески старались скомпрометировать работу этой комиссии, и они ходили, разговаривая со всеми по телефону. Однажды я зашел к Гордову в гостиницу, где застал Рыбальченко. Во время выпивки Гордое и Рыбальченко резко высказывали свое недовольство службой и порядками в Советской Армии, и эти разговоры я разделял. Нужно прямо сказать, что это была болтовня озлобленных людей. Я разделял их высказывания и тоже присоединялся к тому, что Булганин всячески защищает политработников, а если бы был Жуков, то он бы лучше разобрался с офицерским составом и меньше было бы обиженных. Тогда же Гордое заявил, что ему непонятно — почему его сняли с должности командующего округом и что может быть его арестуют. Я сказал на это Гордову, что он ведь ничего не сделал и за что могут его арестовать?

Председательствующий: Значит, Гордое чувствовал, что он нечист и боялся своего ареста?

Подсудимый: Всего я не знал, что совершил Гордое, поэтому так я тогда и высказался.

Дня через два-три нас всех троих вызвали к Булганину и в присутствии Василевского и Конева каждому в отдельности дали прочитать приказ о наших отставках. Когда я прочитал приказ, я заплакал и попросил Булганина, чтобы дали мне возможность уйти в отставку с пенсией. Булганин обещал доложить по этому вопросу Сталину, и через несколько дней я был вызван и мне объявили, что пенсия мне назначена в размере 90 %, отчего я воспрянул духом.

Когда я уже находился в отставке, я имел разговоры с Хейло и Рыбальченко, в которых мы допускали всякую антисоветскую болтовню. Я обвинял партию и правительство в том, что внимание правительства и партии обращается только на промышленность, а сельское хозяйство дошло до полного разорения и что у крестьян и колхозов забирается почти подчистую, а крестьянам ничего не оставляют. Рыбальченко также высказался в очень злобной форме, что Советское правительство существует свыше 20 лет, но ничего хорошего для крестьянина не сделало и не хочет идти ему навстречу. Когда Рыбальченко допустил это антисоветское высказывание, я ему заметил — ты, видимо, с ума сошел, ведь за такие высказывания тебя исключат из партии. Рыбальченко на это ответил: «Пусть исключают, что мне дает партия?».

Председательствующий: Подсудимый Кулик, а об этих ваших антисоветских высказываниях вместе с Рыбальченко вы сообщили в Центральный Комитет партии?

Подсудимый: Нет, я не сообщил, и в этом я виноват. Кроме того, я считал, что у нас внутрипартийная демократия зажата и что карательная политика слишком жестка. Также я в присутствии Рыбальченко и Хейло высказывался о карточной системе и профсоюзах.

Председательствующий: Подсудимый Кулик, вы подтверждаете показания Рыбальченко, где он говорил, что профсоюзы раньше помогали рабочим, а сейчас якобы идут против рабочих, и что рабочие сейчас влачат нищенское существование? Что вы говорили о Рыкове?

Подсудимый: Показания Рыбальченко я частично подтверждаю, он примерно так и говорил о профсоюзах. О Рыкове я сказал, якобы он высказался на одном из сборищ, что «так зажмут и не пикнешь», и во время наших антисоветских разговоров я высказал свое мнение, что Рыков был прав.

У меня был разговор с Рыбальченко о том, что советские органы слишком, обюрократились и оторвались от масс. В пример этого приводил такие свои мысли, что раньше члены правительства выступали среди рабочих, а теперь этого не делают, а боятся рабочих, разъезжают в машинах с охраной и только пугают советских граждан.