Михаил Трофименков - Красный нуар Голливуда. Часть II. Война Голливуда

Из всех вооруженных коммунистических формирований англо-американцы теснее всего сотрудничали с армией Тито. Армией не только по названию: вступив в бой еще в июле 1941-го, НОАЮ насчитывала к 1944 году до полумиллиона бойцов, сковывала несколько немецких дивизий, решала стратегические задачи и сохраняла не показную независимость от Москвы. Суровые, отчаянные, живописные бойцы, крестьяне и интеллигенты, обращавшие в бегство элиту СС, поражали воображение американцев. Не «заболеть» коммунизмом было невозможно. Особенно такому романтику, как Хейден.

Десятки раз, прорывая немецкую блокаду, Хейден доставлял партизанам в Югославию, Албанию, на греческие острова оружие, оборудование, медикаменты — по пять-шесть тонн за рейс. Работал и в тылу врага: его группу забрасывали в Боснию, оттуда — через болота — она переходила в партизанские районы Словении.

Мы испытывали огромное, я бы сказал, безграничное уважение к тому, как они сражались. Думаю, уважение было взаимным. Я никогда ничего подобного не испытывал. Мы знали, что ими руководят коммунисты, мы знали, что у них есть комиссары, но это почти не обсуждалось.

Помимо американских наград Хейден получил югославский «Орден за заслуги перед народом», но так его и не увидел. В конце 1944-го он получил месячный отпуск, а пока отдыхал, штат отдела, работавшего с НОАЮ, был сокращен.

Я жаждал найти похожую работенку. Я не знал, где, но надеялся, что мне удастся попасть к партизанам, потому что это очень интересно, это стимулирует, это лучше, чем любая другая работа.

Хейден направился в Сан-Франциско, к старому знакомцу, капитану Уорвику Томпкинсу. Их отношения носили пунктирный характер. Когда-то Томпкинс отказался взять четырнадцатилетнего мальчишку в море. При новой встрече, уже в Калифорнии, оказалось, что капитан — коммунист, но Хейден был тогда невосприимчив к абстрактной агитации. В Югославии у него возникло естественное желание написать капитану: «Может быть, вы были не так уж неправы. Эти люди делают потрясающую работу».

Идейная близость воспламенила тлевшую дружбу, если, конечно, в отношении Хейдена уместно говорить об идеях. С ходу он угодил в водоворот красного Сан-Франциско. Томпкинс водил его из компании в компанию, и везде Хейден со своими партизанскими былинами был звездой. Судя по всему, сами коммунисты о партизанах имели чисто теоретическое представление. Когда Хейден попросил Томпкинса связать его с какими-нибудь серьезными знатоками герильи, тот посоветовал позвонить в редакцию Daily Worker Виктору Джереми Джерому — большому, надо полагать, авторитету в области диверсий.

Я позвонил и сказал: «Говорит лейтенант Джон Гамильтон, Корпус морской пехоты США. Я хотел бы говорить с В. Д. Джеромом». На том конце провода случилось какое-то оцепенение. (Еще бы. — М. Т. )

Джером назначил встречу в кафе на углу Двенадцатой улицы и Пятой авеню.

Полчаса спустя какой-то человек вбежал в заднюю комнату, и я подумал: «Должно быть, это Джером». Я посмотрел на него. Он посмотрел на меня. Я встал, представился и снова сел. Моей целью было узнать, имеет ли он какое-нибудь представление, где разворачиваются партизанские движения. Он не захотел говорить со мной. Я думаю, он мне не доверял. Я позвонил человеку по имени Джо Норт, которого он упомянул. Я встретился с ним в здании, служившем, полагаю, штабом ихней банды. Поговорили о том о сем. Ничего конструктивного. Я вернулся в Вашингтон и поговорил кое с кем в УСС насчет возможности отправиться в Испанию. Они ответили, что у них уже есть люди в Испании.

Испания, конечно же, Испания. То, что именно о ней зашла речь, — не только дань памяти интербригад: именно в конце 1944-го возник шанс переиграть проигранную войну.

После неминуемого поражения «оси» Испания оставалась единственной страной не только с фашистским режимом, но и деятельно, несмотря на нейтралитет, воевавшей на стороне Гитлера. Никто не сомневался, что Объединенные нации не станут терпеть Франко. Испанский вопрос действительно был одним из первых в повестке ООН. В 1946-м Генассамблея объявила Франко моральный (9 февраля) и дипломатический (12 декабря) бойкот.

Но еще осенью 1944-го в Испании началась «малая» гражданская война. Десятки тысяч республиканцев, участников французского Сопротивления, были сведены в 14-й партизанский корпус и получили добро де Голля на вторжение в Каталонию. Координировал его подготовку — в свете чего интерес Хейдена кажется неслучайным — Любо Илич, будущий народный герой и военный атташе Югославии во Франции. В Испании он возглавлял штаб 14-го корпуса, во Франции — оперативный отдел штаба Французских внутренних сил, армии Сопротивления.

Восемь тысяч бойцов 3 октября 1944 года перешли границу, но их поджидала 150-тысячная франкистская группировка. Много партизанских трупов осталось вмерзать в пиренейский снег, но уцелевшие, отступив для перегруппировки во Францию, пошли в новый рейд. Компартия Франции обещала выставить им в помощь сто тысяч бойцов, но так и не выставила. Правительство же Франции уже в марте 1945-го потребовало разоружения испанцев. С началом холодной войны симпатии Америки качнулись в сторону Франко: в 1953 году США получили в Испании военные базы. В августе 1948-го СССР потребовал прекращения герильи, это последовало в октябре. В 1953-м сложили оружие анархисты, хотя отдельные отряды дрались до 1965 года, когда погиб последний партизан.

Хейден в Испанию не попал, однако службу в УСС продолжил. Ему поручили выявление пленных немцев, пригодных для заброски в Германию, а после победы включили в группу, занимавшуюся фотофиксацией портов Северной Европы. Демобилизовался он в декабре 1945-го: «Две силы боролись внутри меня. Одна тянула вернуться в море, другая — в политику».

Голливуд в его планы не входил. Но собрать денег на шхуну не удалось, и, когда напомнил о себе Paramount, Хейден подписал новый контракт. Перед тем как вернуться в Голливуд, он провел шесть недель с Томпкинсом.

Он сказал, что хочет написать обо мне книгу. Он был очень хорошим писателем. Он писал для журналов, посвященных яхтам, и написал несколько книг без всякой политики. ‹…› Содержание книги он определял так: «Превращение типичного аполитичного американского юноши в активного участника классовой борьбы». Как-то вот так. Я сказал: «О’кей».

В Голливуде Хейден рассказывал каждому встречному о партизанах, пока Беа Уинтерс, секретарь его агента, не спросила: «Почему бы тебе не перестать болтать и не вступить в компартию?»

Хейден не мог припомнить, вступил он в партию под своим именем или как Джон Гамильтон. Но к «двойной бухгалтерии» компартии это никакого отношения не имеет.

КРАД безуспешно пытала Хейдена, повлияли ли югославы на кого-то из сотрудников УСС столь же сокрушительно, как на него. Хейден был столь же честен, сколь и словоохотлив: ни о чем таком он не знал. Однако встреча с югославами не прошла бесследно для военкора и сценариста Уолтера Бернстайна.