Эми Липтрот - Выгон

Также на холме гнездятся короткохвостые поморники и большие поморники (бонкси). Поморники живут за счет клептопаразитизма: нападают на чаек и других птиц, чтобы те обронили добычу, и затем ее едят. В отличие от других мест, тут много бонкси: шестьдесят процентов от общего числа этих птиц живут на Оркни и Шетландах. В прошлом году на одном лишь Северном холме насчитали двадцать две пары короткохвостых поморников, однако в 2010 году их было ровно вдвое больше.

За последние двадцать лет число морских птиц, обитающих на Шотландском побережье, сильно сократилось. Как и на всех утесных колониях Оркни, на Фоул-Крейге теперь не так оживленно, как в годы моего детства. Всё дело в нехватке корма. За последние двадцать пять лет температура Северного моря поднялась примерно на один градус Цельсия, стало меньше планктона, а следовательно, и песчанок, которые кормятся планктоном. У морских птиц, основу рациона которых составляют песчанки, – полярных крачек, моевок, кайр и бакланов – возникли проблемы. Из-за того, что песчанок стало меньше, крачки слабеют, им приходится путешествовать дальше в поисках пищи. Иногда у них не получается гнездоваться, а если получается, существует риск, что они не смогут прокормить себя и птенцов.

Ныне вымершая бескрылая гагарка была родственницей гагарки, ее рост составлял примерно метр. Последнюю особь в Великобритании застрелили в 1813 году на Папее по заказу коллекционера из Лондона. В девяностых местные школьники поставили об этой птице пьесу «Охотники на последнюю гагарку». Я сфотографировала выточенный волнами каменный свод на Фоул-Крейге и, рассматривая фото на компьютере, обнаружила, что на утесе видна моя тень: я сижу на выступе на корточках, и совершенно случайно вышло так, что мой силуэт напоминает одинокую бескрылую гагарку через двести лет после ее смерти.

Но пока одни особи вымирают, у других дела идут прекрасно. На Северном холме растет одна из самых больших колоний шотландской примулы (Primula scotica) в мире. Эти необычные цветы достигают всего четырех сантиметров в высоту и восьми миллиметров в диаметре и прекрасно себя чувствуют в соленой, ветреной среде, где другим цветам приходится трудно. Такая примула растет лишь в нескольких прибрежных районах на севере Шотландии, ей нужны особые условия: пасущийся скот должен ее щипать, но не слишком сильно. Раз в три года пересчитывают все шотландские примулы на Северном холме; прошлым летом насчитали восемь тысяч сто тридцать четыре. Я же, ползая на коленях по выгороженным веревками тропинкам, насчитала лишь шестьсот семнадцать.

Я помогаю с ежемесячным зимним исследованием птиц на Папее. В отсутствие деревьев проще считать птиц. Я внимательно осматриваю холм и побережье с помощью бинокля. Над морем висит радуга, я делаю небольшую паузу, чтобы полюбоваться на ныряющих олуш. Входя в воду, они проворно и умело складывают крылья таким образом, что словно превращаются в идеальную стрелу. Наблюдая за ними, я заново переживаю всё то же, что и несколькими неделями раньше, когда видела звездный дождь: улавливаемое краем глаза стремительное падение, вспышка или всплеск в конце, трепет. В отличие от большинства морских птиц, у олуш, обитающих в окрестностях Оркни, дела в последние годы идут прекрасно. Так, колония на уэстрейском маяке Нуп-Хед насчитывает шестьсот двадцать три гнезда, а начиналось всё в 2003 году лишь с трех гнездящихся пар.

Утром понедельника в середине января я насчитала на нашем острове сорок семь видов птиц, включая сто два кроншнепа, двести восемьдесят морских песочников, двести семьдесят шесть глупышей, шестнадцать длинноносых крохалей, тысячу скворцов, двух полевых луней, одну пустельгу и полторы тысячи серых гусей. На одного человека приходится несколько сотен птиц.

Фоул-Флэг – самая северная часть острова, опасная территория площадью около четырех десятых гектара: здесь иссиня-черный плитняк, поросший скользким черным лишайником, спускается к грохочущим волнам. По поверхности скал можно изучать окраску лишайника: там, где влажно, он черный или зеленый, там, где сухо, – белый или серый, а там, докуда долетают брызги, но их не так много, – желтый.

Вокруг Фоул-Флэга – пещеры, они даже отмечены на карте. Я лежу на животе на краю утеса, пытаюсь вытянуть шею, чтобы разглядеть хоть одну. Лучше всего смотреть на пещеры с моря. Рыбак Дуглас рассказывает мне, что заплывал внутрь некоторых пещер на лодке. По его словам, глубина пещер может достигать пятидесяти метров, а еще можно заплыть в одну пещеру, а выплыть уже из другой. Холм весь изрешечен, в земле под ногами пустоты.

Я выработала свой маршрут для прогулки, прямой, проложенный по компасу, вверх по позвоночнику острова, мимо наблюдательной точки на телеграфном столбе и к геодезическому знаку на Северном холме. Оборачиваясь на вершине холма, чтобы оглядеть остров, я вижу, как на дорогу падает рассеянный свет зимнего солнца, льющийся с юга. Сегодня ветрено, солнцу было непросто пробиться сквозь туман. Остров подернут дымкой, всё словно дрожит.

В тумане я предаюсь фантазиям. Мысленно переношу границы острова на карту Лондона. Папей занимает примерно половину территории Хакни, но жителей здесь в сто тысяч раз меньше. Силой воображения превращаю центральную дорогу Папея в Мейр-стрит: теперь это та же дорога с севера на юг, но вдоль нее множество зданий. Хоум превращается в Хакни-Маршес, озеро – в парк, линии электропередач – в железнодорожные пути, каждый дом – в станцию. Вопящие чайки становятся сиренами, шум моря – гулом машин.

Я как-то ездила на велосипеде вдоль канала в Хакни зимой. Туман был настолько густым и холодным, что, когда я выехала из облака тумана, на ресницах оказались замерзшие капельки воды.

Как-то утром во время моей прогулки по холму неожиданно выходит солнце. Я шагаю дальше в прекрасном настроении, и вдруг меня пронзает мысль, что для идеальной картины не хватает только пинты холодного пива. Об алкоголе я думаю и в тяжелые моменты, и в приятные. Я начинаю реветь. Я трезва уже двадцать месяцев и восемь дней, и мне нравятся перемены в моей жизни, но осознание, что пить нельзя, по-прежнему часто выбивает из колеи. Я трезва, но я хотела бы выпить. И с этим болезненным парадоксом мне приходится жить.

Какое-то время после того, как бросила пить, я сидела на препарате под названием Campral, помогающем бороться с зависимостью. Но ни одно лекарство не помогает от глубинной жажды. Меня ведь привлекает не столько алкоголь, сколько его эффект. Хочется расслабиться. Проблема не физиологическая. И даже если я смогу избавиться от тяги к спиртному, открытым останется вопрос, почему оно мне в принципе было нужно и как теперь заполнять пустоту.