Олег Мозохин - ОГПУ-НКГБ в борьбе со спецслужбами Японии

В ходе следствия появилось новое определение причины убийства Кирова, которое было обнародовано немного позже, после ареста 16 декабря Зиновьева и Каменева. Б газете «Правда» это преподносилось так, что «подлые подонки бывшей зиновьевской антипартийной группы вырвали из наших рядов тов. Кирова».

Активное участие заместитель начальника секретнополитического отдела ГуГБ Люшков принимал и в расследовании т. н. «Кремлевского дела». 7 февраля 1935 г. он допрашивал И. П. Лукьянова, коменданта Большого кремлевского дворца, который на допросе признался, что ему было известно о распространении контрреволюционной клеветы, направленной против Статина. Знал о завещании Ленина, а также то, что Аллилуева — жена Сталина — умерла неестественной смертью. В конце допроса Лукьянов признал, что контрреволюционные клеветнические беседы с его участием разжигали озлобленные настроения к руководству партии и к Сталину [350].

По этому делу 10 февраля 1935 г. Лютиковым была допрошена Е. К. Муханова, работавшая в правительственной библиотеке. Она показала, что официальная версия о смерти Аллилуевой в результате болезни не соответствует действительности, что на самом деле она покончила жизнь самоубийством. Это было вызвано ее несогласием с политическим курсом, проводимым в стране, в результате которого деревня была доведена до обнищания. В городе населению не хватало продуктов питания и др.

Муханова показала, что ее знакомая Розенфельд говорила, что старые и ближайшие ученики Ленина — Зиновьев и Каменев отстранены от политической жизни, что в стране и в партии отсутствуют элементы демократии [351]. На следующий день, 11 марта Люшковым по этому делу был допрошен Б. Н. Розенфельд [352], а 17 марта Д. С. Азбель [353]

20 марта 1935 г. Люшков еще раз проявил себя. Он допросил Каменева Льва Борисовича, который показал, что он с Зиновьевым критиковал деятельность партии, Центрального Комитета и допускал выпады по адресу Сталина. «В разное время, с большей или меньшей остротой, мы беседовали с Зиновьевым о нашем положении, при этом высказывалось убеждение, что к активной политической жизни нас не допустят. В отдельных случаях мы на безнадежность нашего положения реагировали злобными нападками на Сталина» [354].

В активе Люшкова было также расследование дела троцкистско-зиновьевского центра в августе 1936 года.

В 1937 г. Люшков назначается начальником НКВД и председателем «тройки» Азово-Черноморского края, куча входил город Сочи. За короткий срок он сумел ликвидировать три «контрреволюционных правотропкистских центра», активно выявлял «врагов народа» и среди руководства Азовско-Черноморского НКВД.

По его приказу был арестован один из убийц царской семьи, начальник ростовской конторы «Заготскот» Александр Белобородов. 26 мая 1937 г. за № 57531 Н. И. Ежов направит И. В. Сталину заявление А. Г. Белобородова от 23 мая того же года, которое ему направил начальник УНКВД по Азово-Черноморскому краю Люшков. В своем заявлении Белобородов дополнит свои показания о троцкистско-зиновьевском блоке. После прочтения этого заявления Статин написат резолюцию: «Ежову. Можно подумать, что тюрьма для Белобородова — трибуна для произнесения речей — заявлений, касающихся всякого рода лиц, но ни его самого. Не пора ли нажать на этого господина и заставить его рассказать о своих грязных делах? Где он сидит в тюрьме или гостинице? И. Ст.» [355]. Следствие было продолжено. Белобородов рассказал о своих «грязных делах» и в последствии быт расстрелян.

В это время, 26 мая 1937 г. начальнику отдела кадров НКВД СССР старшему майору государственной безопасности Литвину был направлен рапорт помощника начальника 3-го отдела УНКВД КССР — старшего лейтенанта государственной безопасности Т. П. Глаткова. Он писал, что в свете последних событий, с учетом дела сотрудника НКВД центра Сосновского и других предателей, считает своим долгом сообщить о Люшкове.

В своем рапорте он писал, что в июне-июле 1920 г. во время наступления на польском фронте у него в подчинении, в должности полкового уполномоченного Особого отдела дивизии работал Люшков. Он вместе с другим сотрудником отдела скрылся из расположения полка с документами об агентурной сети, с оружием и обмундированием, выданным им в отделении дивизии. Эти лица были объявлены в розыск. Однако части дивизии быстро двигались вперед, и заниматься розыском пропавших не было времени. В полку вначале прошел слух, что оба были убиты в бою, позже пошли разговоры, что якобы они сбежали к полякам. Через несколько дней был отдан приказ по Особому отделению дивизии, считать Люшкова и другого сотрудника пропавшими без вести. О чем был проинформирован Особый отдел 16 армии.

До 1927 г. Глаткову ничего не было известно о пропавших. В 1927 г. он узнал, что в ГПу Украины работает тот самый Люшков на ответственной работе. Предварительно сверившись и убедившись, что это его бывший сотрудник, сбежавший с фронта неизвестно куда, он написал об этом рапорт руководству. Где он довел до сведения факт бегства Люшкова. Глатков был вызван в г. Харьков, где более подробно рассказал о всех обстоятельствах дезертирства бывшего своего подчиненного. Этот разговор был застенографирован. После чего Глаткову было предложено вернуться к месту службы начальника Уманского окружного отдела ОГПу в гор. Умань.

Люшков, несмотря на этот рапорт, по-прежнему оставался в занимаемой должности.

Учитывая, что Люшков находился на работе в органах НКВД и, что его бегство с фронта было связано с переходом к полякам, Глатков посчитал необходимым еще раз напомнить о вышесказанном. Однако и в этот раз никакой реакции на рапорт Глаткова не последовало.

После назначения Люшкова начальником НКВД по Азово-Черноморскому краю он начинает собирать информацию о бывшем секретаре крайкома И. М. Варейкисе, который был уже переведен на работу в Дальневосточный край. По каким-то причинам Люшков его недолюбливал. Так, 27 июня 1937 г. он сообщил Н. И. Ежову о заявлении троцкиста М. М. Мали-нова. «Считаю необходимым информировать Вас о нижеследующем: секретарь Дальневосточного крайкома И. М. Варейкис конце 1931 года или в начале 1932 года, идя со мной домой после заседания обкома, начал мне говорить об И. В. Сталине, насколько я помню по поводу одной из его речей. В этом разговоре, наряду с оценкой блестящих качеств И. В. Сталина, Барейкис отозвался о нем как о человеке весьма тяжелом, с которым крайне трудно работать, что даже некоторые члены Политбюро в его присутствии чувствуют себя несвободно и как бы чем-то виноватыми.

После назначения Варейкиса в Сталинград, он по дороге в отпуск, ожидая перецепки вагона, был у меня на квартире несколько часов. Тогда он рассказал, как произошло его назначение в Сталинград.