Григорий Медынский - Трудная книга

Кстати, и само пресечение приобретает у нас новый смысл. Конечно, общество необходимо охранять от своеволия искривленных личностей, это совершенно ясно и естественно. Но и эта задача в период строительства коммунизма теряет свою односторонность и тоже требует вдумчивой работы, большой и сложной, работы мысли и сердца, работы тоже человеческой, общественной, а не чиновной.

Вот перед нами прошли судьбы, многие судьбы, которые могли быть жертвой зла, которые стали жертвой зла, которые были в когтях у чудовища и были вырваны из них силой нашего общества. Припомним того, кто в детстве прятался под столом от родительского гнева, а потом, став человеком, пел гимны «молодильным яблокам коммунизма». Припомним историю Юры Вольфа и его душевной учительницы Галины Забрянской, историю армянского юноши Манукяна, укравшего пальто у соседа — инженера Ерканяна, а ставшего благодаря его чуткости передовым рабочим, почетным человеком на заводе, историю алтайского школьника Алексея, пришедшего в журнал «Юность» с вопросом: «Как мне быть?» — и многие, многие другие судьбы.

Вспомним Виктора Петрова, имя которого не раз упоминалось в книге в связи с публикацией нашей переписки («Повелевай счастьем»). Вступив в комсомол, он стал дружинником, членом областного штаба «Комсомольский прожектор», одним словом, хорошим активистом, заканчивает институт. Пройдя в свое время по острию ножа, он теперь уже сам ведет большую воспитательную работу с неустойчивыми «желторотиками», способными заблудиться на жизненных путях и дорогах.

А Саша Пшенай, правдолюбец и правдоискатель, человек чистейшей души, сохранивший ее, несмотря на двойную судимость и большие жизненные трудности. Я продолжаю регулярно переписываться с ним и вижу эти трудности: больная, получившая производственную травму жена, слабенькая, не выходящая из больницы дочка. Трудно парню, а он не сдается, и сдаваться не собирается, и по-прежнему хочет «жить не кротом, не рабом, а человеком». А Юра Спицын, начавший с глупых претензий к Родине за свои собственные преступления перед ней, а кончивший искренними словами покаяния в присланном недавно большом стихотворении «Мое последнее слово».

А припомним Васина Андрея Павловича, любителя путешествовать и выпить, того, кто с такою страстью проклял «крестораспятие» и так поэтически воспел простого русского воробья. Он семь раз бежал из мест заключения, а теперь, честно отбыв наказание, с увлечением работает в колхозе кузнецом, всей душой радуется родившейся дочке, приветствуя в ней «нового человека, пришедшего в мир», и снова пишет стихи:

И по законам этой любви он, сорокапятилетний бывалый человек, в свободное время занимается еще и детской художественной самодеятельностью.

«Артистов у меня одиннадцать человек, самому старшему 14, а младшему — 6 лет, — пишет он. — Читают наизусть Некрасова, Пушкина, Лермонтова. Очень милые люди!.. Вкусен, пусть и сухой, хлеб, добытый у горна или на любом трудовом поприще. Оттиск тюремной решетки срубаю зубилом до крови, до сладкого изнеможения».

Да разве все эти судьбы перечислишь? А в каждой из них — поэзия нашей эпохи и нашей жизни. И каждая из них — подтверждение того неоспоримого факта, что зло преодолимо.

Даже если оно сопротивляется. Прочтите хотя бы вот это письмо:

«Григорий Александрович! Разрешите вам признаться.

Мы все, осужденные, внимательно следим за вашими статьями о нашей жизни. Большинство были полностью согласны с вами, но было и меньшинство, в том числе и я, которые ссылались на жизнь, на время, на судьбу и, прикрываясь нелогичной аргументацией, пытались оправдать себя и вызвать сожаление, не имея в себе тех качеств, по которым можно твердо сказать, что он может с честью носить высокое звание Советского человека.

На страницах нашей производственной газеты открылась в свое время интересная полемика под девизом: «Человек сам зажигает счастливые звезды», где было напечатано и несколько ваших статей. Болезненное самолюбие во мне было сильнее здравого рассудка, и в связи с этим я яростнее всех из того меньшинства защищал позиции людей, не думающих о будущем.

От вас я получил тогда два письма. На первое ответил очень грубо, с ядовитым сарказмом, оскорбительно, искал неправдоподобное в хорошем вашем романе «Честь», но вы были выше этого и ответили мне вторично, доброжелательно, хотя и строго. Я до сих пор помню Ваши слова: «Что же нужно делать с человеком, если он с ножом в руке врывается в общество?»

Я не ответил на это, второе письмо, мне нечего было писать, а признать себя неправым не хватило духу. После этого я освободился, но на свободе был всего лишь один год и — снова колония. Почему? Сослаться на плохое благосостояние трудящихся — это будет неправда. Ведь жизнь очень прекрасная сейчас. А мне вот 29 лет, а из них 9 лет уже вычеркнуто. Почему?

Потому что я оказался в числе того меньшинства, которое не признает прямой дороги в жизни, его путь — обочина, паразитизм. Теперь, отвечая на Ваше письмо после перерыва в два с лишним года, я от чистого сердца прошу извинить меня. Жизнь, сама жизнь заставила меня понять многое, чего я не хотел знать. Пожалуйста, Григорий Александрович, извините меня, хотя мне очень трудно было написать это письмо».

И никаких корыстных просьб, никаких намеков на ходатайство. Зло отступает.

А вот другое письмо, такое же:

«Извините, пожалуйста. Я вел себя, как капризный ребенок, требующий внимания. Мне стыдно!»

Зло отступает. Зло преодолимо.

Нет, это, конечно, не легкое дело, но это тот луч света, который прорезывает сумрак проблем, сгрудившихся вокруг «черной» Арагвы.

А вот уже не луч света, а целый прожектор, выхватывающий из этого сумрака труднейшие вопросы. Припомним недобрую, упоминавшуюся выше статью, в которой авторы объявляли поход против чистого белья, белых занавесок, против шахмат, кино и радио, то есть по существу против элементов человечности и простой разумности по отношению к заключенным. Эта статья вызвала тогда горячие, страстные споры, отражавшие те два подхода к этим вопросам, о которых мы говорили. И вот решение: оставляя в силе строгий, даже особый, режим для особо опасных рецидивистов, партия наметила и другой путь в решении этих сложных проблем: вывод на поселение тех заключенных, которые заслуживают общественного доверия. И вот мы читаем в газете «Известия»: