Григорий Медынский - Трудная книга

Необходимо вселить в массы нашу уверенность в неизбежном банкротстве зла, чтобы ими не овладело сомнение… Обнажить и выявить это зло, обнажить страданиями и муки масс и отдельных вырванных из их среды борцов… Вдохнуть в массы мужество и моральное сознание необходимости борьбы…

В тюрьме я созрел в муках одиночества, в муках тоски по миру и по жизни… Я не проклинаю ни своей судьбы, ни многих лет тюрьмы… Здесь мы осознали и почувствовали, как необходим человек человеку, чем является человек для человека. Здесь мы научились любить не только женщину и не стыдиться своих чувств и своего желания дать людям счастье… Помни, что в душе таких людей, как я, есть святая искра, которая дает счастье даже на костре».

Только одна фраза может, пожалуй, равняться с этими по титаническому накалу души. Это предсмертные слова Юлиуса Фучика: «Люди, я любил вас! Будьте бдительны!»

Да, но ведь это Дзержинский, Фучик! Какие люди и какое время! — слышу я скептические голоса. «А если учат совести люди, не имеющие у себя того, чему учат, бездушные и грубые? Другое время!»

«Отошли эти бурные годы, время Павки Корчагина, время молодости наших отцов, — пишут две подружки с Волынщины. — Сегодняшний день не сравнить с тем временем. Недостатки есть еще в нашей жизни, и мы, молодежь, комсомольцы, должны смотреть за своими товарищами, выручать их из беды, не давать возможности пятнать нашу жизнь и нашу честь».

Нет, нет и нет! Наше время не хуже, наше время, может быть, ответственнее, потому что оно должно окончательно осуществить, воплотить в жизнь то, о чем мечтали великие провидцы вроде Дзержинского, «чтобы не было на свете несправедливости, преступления, пьянства, разврата, излишеств, чрезмерной роскоши, публичных домов, в которых люди продают свое тело или душу, или то и другое вместе; чтобы не было угнетения, братоубийственных войн, национальной вражды». Все это мы должны еще осуществить, осуществить на деле, и на все это нужны люди чистые, светлые, люди высокой души и больших устремлений.

«Злым гением человечества стало лицемерие: на словах любовь, а в жизни — беспощадная борьба за существование, за достижение так называемого «счастья», карьеры… Быть светлым лучом для других, самому излучать свет — вот высшее счастье для человека, какого он только может достигнуть».

Это сказал тот же человек со «светлой искрой» в душе — Феликс Дзержинский, сам излучавший свет и освещавший им каждое дело, за которое брался. Но эта же задача остается неизменной и для нас: чтобы строить и бороться, нужны люди сильные, мужественные, убежденные в правоте нашего великого дела, люди большой, смелой, благородной, красивой души.

Значит, и для нас высота моральных критериев соответствует высоте наших целей. Значит, и для нас остается великая задача, преодолев сопротивление всех «бездушных и грубых», до конца осуществить высокие цели и привести в соответствие с ними всю нашу жизнь. Это тоже требует и ума, и таланта, и душевной силы, моральной стойкости, и чистоты, и воли, и веры, требует возвышенности духа, упорства и настойчивости, а порой, глядя по обстоятельствам, может быть, и риска, и самоотверженности — требует борьбы. И в свете этих общих критериев и целей каждый уже должен найти свое место в жизни, свое поле деятельности, свои моральные устои и принципы, если он хочет идти в общем строю, а не «шукать» свое маленькое, узкое, а иной раз и уродливое счастьице где-то на стороне.

Я не хочу повторять общеизвестное — о Мересьеве, Гагановой, Загладе, о космонавтах и многих, многих других. Но я не могу не напомнить читателю о генерале Петрове, очерк о котором был как-то напечатан в «Известиях». Девятнадцатилетним мальчишкой пошел он на фронт и в бою потерял обе руки. Сколько раз мы видели подобных, и даже с меньшими потерями, инвалидов, поющих песни по вагонам, собирающих милостыню и потрясающих костылями. А этот человек преодолел все, превозмог все и вернулся на фронт, командовал частью и вел людей в атаки; и сейчас в полной генеральской форме смотрит он на нас с фотографии задорно, гордо, решительно, — несмотря ни на что остался человеком.

А вот женщина не менее трагической судьбы — Клавдия Щерба из Гомеля:

«Мне 37 лет. Солидный возраст. Но я как-то не чувствую его. Может, потому, что «жизнь прошла мимо» и я не видела ее, не жила. Я мало видела хороших людей, много плохих, много перенесла горя и обид, но верю в людей, во все хорошее в жизни. Просто, мне кажется, что исключительные обстоятельства, в которых я нахожусь, не дали мне возможности встретить хороших людей и самой сделать что-то хорошее.

Я смотрю на людей, на молодежь, как они иногда бесцельно живут, убивают время и, убивая свои лучшие годы жизни, не могут найти и увидеть счастье, которое тут же, рядом. Меня поражает инертность натуры, отсутствие стремления к какой-либо цели, какая-то душевная леность. Но это опять-таки, может быть, потому, что самой мне не дано никаких возможностей. Я ведь совсем не хожу ногами, с самого детства. Я не ходила в школу, не бегала, не играла с детьми. Судьба била меня жестоко. Так топчут травинку прохожие, и она сгибается под их ногами, желтеет от недостатка влаги, а прошел дождь — и опять она стоит и радуется солнышку».

А вот ее жизнь. Из родных у нее есть только мать. Был отчим, пьяница и скандалист, отравлявший и без того безрадостное ее детство. Были война, фашисты, были тяжелые послевоенные трудности и моральные страдания из-за разного рода злых людей. Но была, видимо, в ней огромная жизненная сила, что не давала ей сломиться, и она, как травинка, пробившаяся меж камней, радовалась красоте мира. Помогали ей в этом книги с их совершенно другим, сложным, иногда тяжелым, а иногда солнечным радостным миром. Но из этого книжного мира ее тянуло к людям, хотелось принести им хоть какую-нибудь пользу. Пробовала писать, но таланта не оказалось — «Островского из меня не получилось». Надумала изучить иностранный язык с целью стать литературным переводчиком. Язык изучила, но работы переводчика не нашла. Стала давать частные уроки, а то и бесплатные консультации отстающим ученикам. Это приносило и материальный доход, а главное — большое моральное удовлетворение. «Мне было так хорошо, что я смогла что-то сделать, хоть и очень мало, но лучше, чем ничего. Иногда, правда, бывает так одиноко и тоскливо, чувствуешь себя никому не нужной, что жить просто невыносимо. Но у меня есть старая мама. Я сознаю свой долг быть ей опорой, потому что я душевно сильнее ее. Это единственное, что заставляет меня продолжать свое бесцельное существование».

А вот другое письмо, подобное же:

«Мне 23 года. Три последних года я инвалид второй группы. Жестокая и мучительная болезнь страшно терзает меня, гнетет и давит, доставляя столько страданий и горя, что порой хочется выть от дикой боли… Но черта-с два! С ранней юности я сросся душой с «железным» Островским, прошел его суровую школу, учусь стоицизму. Работаю литсотрудником районной газеты. Никто не знает, что я инвалид, никому, никогда я не рассказываю и не показываю своих мук. Пощады себе не даю. Счастье нахожу в одержимости. Осознав до конца судьбу, решил сгореть на работе».