Николай Эппле - Неудобное прошлое. Память о государственных преступлениях в России и других странах

В.: На нем как-то отразилось, что он расстреливал?

О.: Плохо… Но я понимал [начинает плакать], что его работа такая же, как и моя. Вот на войне, когда стреляют врага, там же никто не спрашивает… Враг — стреляют. И здесь: враг — стреляют, все… Только он без водки… Да… Печальное дело, печальное…

Эти слезы — убедительный пример того, что даже те, кто на словах оправдывает репрессии, отчетливо сознают их преступность. Это достаточное основание для выстраивания пусть робкого консенсуса в оценках советского террора. По мере того как в разговор о прошлом вовлекаются все более широкие слои общества, осознание преступности государственного террора все отчетливее становится тем общим основанием, на котором такой разговор может держаться, даже если его участники в остальном придерживаются очень разных позиций и принадлежат к разным «лагерям».

Семейная память представляет собой модель, школу, полевой эксперимент перехода от категории вины к категории ответственности. Но очень важна техника этого перехода, ведь именно он позволяет перейти в разговоре об исторической ответственности за советский террор с частного уровня на общественный. А такой переход необходим: даже если очень многие начнут в частном порядке прорабатывать прошлое своей семьи, само по себе это не превратит частную работу в работу в масштабах общества.

Важная особенность, отличающая работу признания вины и принятия ответственности, — ее «несоразмерность». Как правило, степень вины обратно пропорциональна желанию ее признавать и искупать. В случае ответственности тоже наиболее активны в принятии ее на себя те, кто в наименьшей степени причастен к деяниям сообщества, которые нуждаются в проработке. Это «несправедливо», но вполне понятно и закономерно. Справедливо было бы, чтобы бремя ответственности в первую очередь оказалось взвалено на тех, чей «долговой счет» длиннее. Но в реальности все происходит в обратном порядке, совесть больше мучает совестливых, а не бессовестных, работа ответственности начинается с тех, кто в ней более опытен, и это вполне закономерно.

Пастор Мартин Нимёллер, один из авторов Штуттгартского исповедания вины 1946 года, имел больше оснований не считать себя ответственным за преступления нацистов, чем большинство других представителей германской церкви. Как уже было сказано выше, за критику политики нацистов он провел 7 лет в Дахау и Заксенхаузене. И тем не менее именно он настоял на формулировке, свидетельствующей о признании прямой ответственности за случившееся («через нас многие народы и страны были ввергнуты в безмерное страдание»), спровоцировав поток обвинений в работе на оккупантов, в предательстве нации и церкви.

В ноябре 1965 года, накануне торжеств, посвященных празднованию 1000-летия крещения Польши, 34 польских епископа, в том числе тогдашний примас Польши Стефан Вышинский и будущий папа Иоанн Павел II подписали письмо, адресованное епископам Германии. Это письмо называлось «Прощаем и просим прощения» и было передано адресатам на Втором Ватиканском соборе [360] Kerski B., Kycia T., Żurek R. «Wir vergeben und bitten um Vergebung»: Der Briefwechsel der polnischen und deutschen Bischöfe 1965. Osnabrück: Fibre Verlag, 2006. . В нем говорилось, что хотя Польша в огромной степени пострадала от нацизма, польское духовенство протягивает руки в знак примирения братьям-христианам в Германии, прощает и в свою очередь просит прощения у немцев, высланных в 1945–1946 годах из их родных мест в Силезии и Померании. В Польше письмо спровоцировало государственную кампанию против церкви, епископы были обвинены в предательстве национальных интересов и государственной измене, но это письмо стало важным шагом в послевоенном сближении польского и германского обществ.

Первым открытым актом покаяния Германии за преступления нацизма было знаменитое коленопреклонение Вилли Брандта в Варшаве. Прощения у польского народа от лица немецкого просил человек, находившийся в оппозиции к нацистам с момента их прихода к власти в 1933 году, активно участвовавший в работе антифашистского подполья, за что еще в 1938 году был лишен германского гражданства и продолжил, рискуя жизнью, участие в сопротивлении из‐за границы. В 1958 году в ФРГ было создано движение «Акция искупления», помогавшее молодым немцам работать волонтерами в странах, пострадавших от Германии во время войны. Как сказано в декларации движения, его задача в том, чтобы «народы, которые пострадали от нашего насилия, позволили нам нашими руками и при помощи наших средств сделать в их странах что-то хорошее». Вдохновителем этого движения был Лотар Крейссиг, юрист, не только единственным из немецких судей открыто выступивший против программы эвтаназии, но инициировавший (в условиях Германии 1940 года!) обвинение в убийстве против ее руководителя и главы личной канцелярии Гитлера.

В 1975 году литовский поэт и литературовед Томас Венцлова опубликовал статью «Евреи и литовцы», вызвавшую большой резонанс в Литве и за ее пределами. В статье Венцлова, женатый на еврейке и никоим образом не виновный лично в преследовании евреев, говорит о том, что никто из литовцев не может сложить с себя ответственность за убийство литовцами евреев.

Некоторые скажут: «Что же, евреев убивали не литовцы, а подонки (или того лучше — "буржуазные националисты"), к литовскому народу они не имели отношения». Я и сам подобное говаривал. Но это неверно. Если считать народ огромной личностью — а непосредственное ощущение говорит, что эта персоналистская точка зрения единственно ценна и справедлива в мире моральном — то к этой личности причастны все в народе — и праведники, и преступники. Каждый совершенный грех отягощает совесть всего народа, и совесть каждого в нем. Сваливать вину на другие народы нельзя. В своем они разберутся сами. В нашем разбираться и раскаиваться нам. Это, собственно, и есть смысл причастности к той или иной нации [361] Венцлова Т. Евреи и литовцы (1975) // Пограничье. Публицистика разных лет. СПб: Издательство Ивана Лимбаха, 2015. С. 188. .

О том же самом применительно к польскому обществу писал Адам Михник, отзываясь на публикацию книги Яна Томаша Гросса «Соседи»:

Пишу эти строки осторожно, взвешиваю слова, повторяя за Монтескье: «Благодаря природе, я — человек, благодаря случаю, я — француз». Так и я: благодаря случаю — поляк с еврейскими корнями. Почти всю мою семью поглотил Холокост, мои близкие могли погибнуть в Едвабне. Некоторые из них были коммунистами или родственниками коммунистов, некоторые были ремесленниками, торговцами, может, и раввинами. Но все были евреями. Своей вины перед теми погибшими не чувствую — чувствую ответственность. Не за то, что их убили, — этого предотвратить я не мог. А за то, что после смерти их убили второй раз, — по-человечески не похоронили, не оплакали, не раскрыли правду об этом позорном преступлении, но разрешили десятилетиями обманывать. И это уже моя вина. Не хватило воображения, времени, из‐за своего оппортунизма и духовного лентяйства не задал себе некоторых вопросов, не искал ответов. <���…>