Александр Даллин - Захваченные территории СССР под контролем нацистов [Оккупационная политика Третьего рейха 1941–1945] [litres]

Немецкий язык был в большом ходу в Прибалтике. Здесь не было конфликта между сторонниками программы германизации, политики «разделяй и властвуй» и приверженцами культуртрегерства. Вполне естественно, что усилия по обучению немецкому языку местного населения были предприняты в областях под управлением военной администрации. Ее представители на собственном горьком опыте общения с местными жителями убедились в необходимости знания ими немецкого языка. Однако на Украине Кох продолжал утверждать, что существуют более насущные повседневные задачи, не столь спорные в политическом отношении, и что знание местными жителями немецкого языка будет означать появление непредвиденных рисков для оккупационной администрации. Поэтому он отдал распоряжение в феврале 1942 г. отменить в начальных школах для местного населения преподавание немецкого языка. Планы Розенберга снова удивительным образом были откорректированы. В Великороссии, где он намеревался запретить изучение немецкого языка, его преподавали; на Украине, где, как он считал, его изучение было необходимо, этот предмет был отменен.

Еще одним камнем преткновения в нацистских кругах был вопрос использования немецкого алфавита. Введение латинского (или немецкого) алфавита в восточнославянские языки было давним намерением различных групп деятелей, включая русских. Эта идея время от времени возникала и обсуждалась. Однако предложение резкой замены кириллического алфавита в русском, украинском и белорусском языках на латиницу было фантастическим и непрактичным.

Гитлер и Борман проявили наивную непоследовательность, отстаивая подобный план, который был призван подчеркнуть коренное и существенное различие, выраженное в символах, между Западом и Востоком. Объясняли это так: это было бы то же самое, как если бы население «немного» соприкоснулось с немецким языком. «В противном случае каждый абориген может увильнуть от выполнения немецкой директивы, просто заявив, что он не понимает ее». Смешно было полагать, что использование немецких букв в местных языках поможет пониманию приказов, отданных на немецком языке, а именно такой аргумент и приводился.

Весь план был из области фантазий и отличался «радикальностью». Несмотря на то что кафедра славянских языков Берлинского университета возражала под надуманным предлогом, что использование латинского алфавита будет способствовать распространению панславизма и католицизма, Борман включил план в директиву Розенберга в июле 1942 г. В своем ответе министр сообщил, что Кубе уже получил приказ. Что касается Украины, Розенберг тормозил принятие столь «революционного» для местного населения распоряжения. Он заявил, что «в принципе» подобный план предусматривался, но «чрезвычайно сложно его там реализовать». Как обычно, Кох принял сторону Гитлера и Бормана. Он неоднократно возражал против печатания украинских учебников с использованием «русского» алфавита, когда, как он выразился, «отмена кириллицы уже чувствуется в воздухе». Вскоре он с гордостью поставил себе в заслугу предстоящую реформу, обвинив в затягивании ее реализации (и не без основания) министерство Розенберга. В марте 1943 г. Кох обвинил Розенберга в том, что он, в нарушение приказа Гитлера, печатает книги на кириллице, «несмотря на то что введение латинского шрифта дело ближайшего будущего». Лицемерно ссылаясь на то, что в результате этого «ширятся конфликты и углубляются противоречия между украинцами и московитами», Кох удачно воспользовался аргументами Розенберга. Министр потерпел поражение в его же собственной игре.

Больше упоминаний об этом деле слышно не было, так как у Коха появились новые требующие решения проблемы. Однако предложенная «реформа» так и останется памятником далеким от реальности планам нацистской элиты.

Литературе и искусству во время войны уделялось мало внимания в дискуссиях и директивах. У Берлина были более важные проблемы, чем русские живопись и балет. Однако были понятны две вещи: необходимо использовать искусство не только для выражения народных эмоций, но и как средство пропаганды германской идеологии. Гитлер приказал резко ограничить сферу местной культурной деятельности, запретив ее участникам касаться каких-либо политических тем. Если он и разрешил занятия музыкой и танцами, то только вследствие их полной аполитичности и возможности дать выход накопившимся чувствам в неагрессивной форме. Розенберг высказывал подобные мысли, что «нет возражений против исполнения местных народных песен и танцев в национальных костюмах по случаю различных праздников. Эти формы культурного самовыражения будут служить целям развлечения и предохранительным клапаном для спускания пара в условиях тяжелой повседневной жизни».

В то время как эти культурные формы постепенно лишатся своего национального содержания и будут оставлены сами себе, другие культурные средства выражения, такие как декламация, будут исполнять роль политического агитатора. Под эгидой министерства по делам восточных оккупированных территорий был создан специальный отдел искусства и литературы. Службы армейской пропаганды, а позднее отделы министерства пропаганды, хотя и немногочисленные, действовали на оккупированных восточных территориях. Их целью было вести антисоветскую пропаганду и прививать пронемецкие чувства с помощью листовок, плакатов, газет, театральных пьес и фильмов.

Те виды искусства, которые с трудом могли служить целям пропаганды, такие как поэзия и художественная литература (за небольшим исключением), игнорировались. Случайно или нет, но предсказание Гитлера совпало с повседневной практикой. «Будет вполне достаточно радио для сообщения необходимой для жителей Востока информации. Музыку они могут слушать, сколько захотят. Они могут слушать, как вода течет из крана… Однако им нельзя разрешать заниматься умственным трудом и читать какую-либо печатную продукцию». В то время как полностью прекратилась любая научная деятельность и зачахло искусство, в областях, захваченных немцами, буквально изливался поток пропаганды, примитивной и отталкивающей. В ней отсутствовали позитивные призывы, шел только поиск козлов отпущения, и все больше увеличивалась пропасть между суровой реальностью и далеким от нее воображаемым и якобы идеальным миром, в который Германия приглашает всех войти, и эту великую идею вряд ли можно было осуществить только с помощью лозунгов.

Упорное следование, несмотря на все неудачи, поставленным долгосрочным целям культурной политики нацистов не способствовало завоеванию симпатии населения. Хотя советские граждане на оккупированных территориях понятия не имели о тех законах, что превращали их в культурных кастратов, они могли наблюдать безразличное и презрительное отношение со стороны немцев к тем областям культурной и общественной жизни, которые люди здесь особенно ценили. Возможно, в гораздо большей степени, чем в иных областях, «свершения» в сфере медицины, искусства и литературы воспринимались, особенно интеллигенцией, как отличительный признак подлинного прогресса и как часть неоспоримых прав человека. Отступление советских войск повлекло за собой полное прекращение культурной жизни и общественных связей. Для населения, привыкшего удовлетворять свои потребности в области культуры, образования и информации, как бы она ни была искажена, новое положение означало, что неизбежно наступит осознание общего ухудшения положения и возникнет потребность в информации. Несмотря на то что культурная политика нацистов была нацелена на все слои общества, именно интеллигенция, лишившаяся материальной и моральной базы в результате немецкой оккупации, особенно остро реагировала на нее.