Александр Даллин - Захваченные территории СССР под контролем нацистов [Оккупационная политика Третьего рейха 1941–1945] [litres]

На следующий день после официального провозглашения Рады Островский издал указ о «мобилизации» мужчин от 14 лет для будущих белорусских вооруженных сил. Он и его помощники много путешествовали в поисках новобранцев и сторонников. БКС, опирающемуся в основном на германоориентированную полицию, удалось собрать около 60 батальонов по обязательному призыву. Некоторые из них были отправлены для борьбы с партизанами; некоторые позднее были переправлены в Германию и реорганизованы в боевую дивизию.

Администрация Готтберга, казалось, была удовлетворена формальным прогрессом «белорусской акции». На этом позднем этапе вступило в игру административное изменение, которое обсуждалось в течение уже многих месяцев. Отчасти в качестве «награды» как Готтбергу, так и националистам, отчасти в качестве «наказания» за враждебность Лозе против Розенберга и СС, а отчасти как средство упорядочения немецкой администрации было принято решение отделить генеральный комиссариат Белоруссию от рейхскомиссариата «Остланд». Подписанный Гитлером 1 апреля 1944 г. указ отделил Белоруссию от Риги и превратил ее в обособленную единицу, непосредственно подчиненную Берлину.

Подобные меры едва ли имели какое-то практическое значение. Красная армия продвигалась вперед. Перед летним наступлением 1944 г. она уже проводила операции под Витебском и Могилевом; Смоленск (25 сентября 1943 г.) и Гомель (26 ноября 1943 г.) вернулись к Советам. В июне – июле 1944 г. Германия потеряла контроль над Белоруссией [38] В результате грандиозной Белорусской наступательной операции 23 июня – 29 августа 1944 г., в ходе которой Красная армия вышла на Вислу, захватив плацдармы. , а 2 июля БЦР поспешно сбежала из Минска (взятого советскими войсками 3 июля) на запад. Сначала в Познани, а затем в Берлине остатки Рады и «правительства» вновь собрались под опекой OMi.

Однако перед тем, как сбежать, Рада созвала Белорусский конгресс, который был обещан шесть месяцев назад. В середине июня, незадолго до того, как под под рев советской артиллерии началось советское наступление, в Минске собралось более тысячи белорусских националистов, созванных для установления фиктивной связи «легитимности» для «режима» Островского путем связывания его с Белорусской радой 1918 г., а также для принятия ряда уставов и подзаконных актов. Как отмечал один аналитик, «удивительно, как мало было обсуждено на собрании. Пересказывалась история, сыпались обвинения в адрес Польши и Советского Союза, в то время как о нынешней ситуации умалчивали. Как и об актуальных проблемах будущего. Молчание оказывалось более красноречивым, чем произносимые слова. Единственной новой идеей, которой ассамблея хотела обогатить националистическую доктрину, было проклинание евреев. Это подлое средство было самым легким способом откупиться от временных владык…».

Для врагов белорусской государственности и даже для националистических противников Островского это было грязным спектаклем, окрашенным кистью нацизма. Для ее сторонников это была вершина старых устремлений, которые предоставили бы возможность для хотя бы символического проявления того, что они называли «национальной волей», как выразились около 1150 избранных делегатов, которые вскоре разошлись. Через неделю эти люди оказались на пути к изгнанию и эмиграции.

Вот и подошли к концу три года германского правления в этой «наименее известной стране Европы». Политика Кубе и Готтберга, несомненно, отличалась от политики Коха. В то время как Кох не признавал население в целом как политический фактор, Кубе и Готтберг под влиянием происходивших событий перешли к сокрытию нацистских целей и продвижению одной конкретной группы, крайних националистов. Однако, как свидельствовал один немецкий эксперт, «Кубе и Готтберга мало заботило оказание помощи подвластному им населению; лишь благодаря повседневным проблемам они убедились в полезности участия коренного населения в обязанностях администрации путем постепенного предоставления ему все больших прав. Главным стимулом для Готтберга были, несомненно, многочисленные примеры, демонстрировавшие, что с партизанами можно успешно бороться только с помощью белорусов».

С другой стороны, как это ни парадоксально, из всех групп у националистов было меньше всего шансов сплотить людей во имя целей Германии. Националисты более раннего поколения по большей части были уничтожены Советами; рядовые белорусы и значимые небелорусские меньшинства на территории страны были просто раздражены деятельностью Островского.

Казалось, что «широкие массы» не особо волновали какие-либо сугубо «политические» вопросы. Материальные и моральные аспекты – немецкие реквизиции, партизанские набеги, избиение и унижение, принудительный труд, колхозы – были куда более насущными проблемами.

В то время как на Украине любые проявления «коренных» движений подавлялись, в Белоруссии именно к этим группам отношение оставалось толерантным, поскольку в небольших количествах такие группы с наименьшей вероятностью могли бы сплотить людей ради их дела. Антивеликорусские надежды Розенберга, подорванные его подчиненными на Украине, так и не смогли взойти в Белоруссии. Главный немецкий козырь оказался не в той колоде: сепаратизм здесь оказался слабее, чем в любой другой советской республике. Меры, направленные на поощрение националистов, мало кого побудили встать на сторону Германии, зато многих настроили против нее.

Кох никогда не пытался казаться тем, кем он не был, в то время как руководство в Минске пыталось «смягчить» зверства и нарушения видимостью уступок и многословием. Расхождения между немецкими словами и действиями были слишком явными и слишком остро ощущались, чтобы остановить массовое отчуждение – процесс, подогреваемый партизанским движением в большей степени, чем в Украине, в основном из-за более благоприятного ландшафта. Сравнение политики, применяемой в «Остланде» и в Украине, показывает как доктринерство и беспорядочный экстремизм Коха, так и обернувшуюся крахом запоздалую тактику притворной «дружбы» и просепаратизма Кубе и Готтберга. Разница в «политике», насколько бы важную роль она ни играла в немецком подходе, была недостаточно велика, чтобы повлиять на общественное мнение. Для рядовых жителей обе эти политики являлись одной и той же презренной формой иноземного гнета.

Кавказ с его сложной демографией, ценными ресурсами и таинственными легендами и обычаями оказался под властью России после затяжной борьбы, отмеченной кровавыми завоеваниями и «добровольными» аннексиями, длившейся до конца 70-х гг. XIX в. Будучи очагом революционной лихорадки до свержения царизма в России, он стал свидетелем краткого периода независимости в результате центробежного процесса, запущенного захватом власти большевиками. Тогда три закавказские области – Грузия, Армения и Азербайджан, каждая со своими особыми историческими традициями, даже обрели международное признание. Четвертая область, Северный Кавказ, гораздо более разнородная по национальному, культурному и социальному составу, была охвачена множеством внутренних конфликтов. В 1920–1921 гг., несмотря на враждебные действия стран Запада, молодое Советское государство завершило захват всего Кавказа [39] Были возвращены потерянные в ходе революционных событий 1917 г. и последующей гражданской войны бывшие земли Российской империи в виде временно отколовшихся меньшевистской Грузии, дашнакской Армении и мусаватистского Азербайджана. Произошли некоторые территориальные потери – к Турции отошла Карсская область. , который вскоре (в конце 1922 г.) стал неотъемлемой составляющей СССР; к 1941 г. Армения, Грузия и Азербайджан были союзными республиками, а Северный Кавказ входил в состав РСФСР с рядом так называемых автономных республик и областей. Как и везде, советская политика на Кавказе способствовала развитию местной культуры и участию коренных народов в политических делах, в то же время жестоко карая за политическую и идеологическую неортодоксальность.