Юрий Щекочихин - Рабы ГБ. XX век. Религия предательства

Об этом сам Виктор Идзьо рассказал мне еще в Москве, когда впервые появился в моем редакционном кабинете.

Примерно летом 1980 года далеко за городом я увидел костер из книг, начал свой рассказ Виктор. — Несколько книг мне удалось вытащить: двухтомник "Icтоpia Украiни", второй том Герцена, том Хрущева и книжку о Малой земле. На всех книжках стоял штамп библиотеки Ивано-Франковского педагогического института.

Спрашиваю:

— А что это была за книжка о Малой земле?

— Я лишь помню, что она была выпущена в 1945 году, кажется, издательством "Мысль". На обложке стояли фамилии нескольких авторов. Фамилию Брежнева я нашел только один раз, на 167-й странице. Там было написано, что Брежнев приезжал на Малую землю лишь после боев, чтобы походить по окопам.

— Ты кому-нибудь рассказал об этой книге?

— В 1980 году я выступил на семинаре по обсуждению книги Брежнева "Малая земля" и сказал, что именно прочитал я в той найденной на свалке книге. Один преподаватель попросил меня дать ее почитать. Я дал. Потом ко мне подходили разные студенты и спрашивали, где я взял эту книгу, кому о ней рассказывал, и так далее… Примерно через месяц меня ждал в институте сотрудник КГБ. Он сказал мне, что надо встретиться и подробно поговорить. Меня привели на квартиру на улице Набережной. Там меня ждали три сотрудника КГБ. Одного я помню — майор Ковалюк.

— О чем тебя спрашивали?

— Разговор шел около двух часов. Спрашивали обо всем, в том числе и о книгах — они уже знали, что я собираю книги. Потом мне предложили сотрудничать, то есть рассказывать о настроениях преподавателей и студентов. Я отказался, объяснив, что занимаюсь историей средних веков. Мне сказали, что так не бывает, если они вызывают и беседуют, то доверяют…

— Эта встреча потом имела продолжение?

— Да… Десять или пятнадцать раз за время учебы. Однажды их сотрудник Попов рассказал мне про одного киевского писателя, который точно так же отказывался сотрудничать, а потом попал в психушку.

— И ты испугался?

— На меня посыпались двойки. Даже легкие предметы меня заставляли сдавать по три-четыре раза.

— И тогда ты сам их нашел?

— Да, я позвонил им по номеру, который они мне оставили. Меня привели на другую квартиру, на угол улиц Советской и Чекистов. Стали расспрашивать о студентах, сказали, им известно о том, что я занимаюсь в кружке по истории Украины. Спросили, не создается ли там националистическая организация.

— Ты о ком-нибудь что-нибудь рассказывал?

— Нет, я никого не закладывал. Но я их боялся. Попов дал мне задание: ходить по городу и слушать, нет ли антисоветских высказываний.

— И ты чего?

— Тогда мне вдруг на каждом шагу стали попадаться люди, которые ругали Советскую власть. Я понял, что меня проверяют, но все равно ни о чем не стал сообщать.

— Были ли еще задания?

— Однажды меня попросили поехать в город Калуш и вступить в контакт с одной молодой диссиденткой.

— С какой целью? Виктор замялся.

— Ну, переспать с ней… — И после паузы: — Я не справился с заданием…

— Встречались ли они с тобой после окончания института?

— Перед призывом в армию Попов предупредил меня, что там ко мне могут подойти. Если о чем-нибудь попросят, чтобы я не отказывал. Действительно, подошли месяца через два или три. Но я был в это время на полигоне и поэтому не мог быть им полезным. После армии я возвратился в Ивано-Франковск. Устроился на работу в управление профтехобразования, а через полгода меня попросили написать заявление об уходе.

— Почему?

— Не знаю… Начальство мне посоветовало выяснить все в КГБ.

— Это уже было лето 86-го?

— Да… Потом я поехал с тургруппой в Одессу. Возвратился в Ивано-Франковск 13 августа, когда меня и арестовали.

Вот таким был наш с ним разговор в Москве. Помню, когда я слушал его, мне хотелось что-то возразить ему, объяснить… О том, что нельзя не только доносить, но и принимать предложения о доносительстве — это не лучшая судьба для человека. И что-то еще такое, горячечно-красивое…

Но потом подумал, в чем упрекать парня, которому тогда, когда ОНИ с ним впервые увиделись, еще и двадцати не исполнилось.

Что там о его вине? Она куда меньше, да и есть ли вообще, чем вина тех, кто заставил его принять это предложение… Тем более и с заданиями он не справлялся…

В Западную Украину весна приходит быстрее, чем в Восточную. День был ярким, солнечным, почти уже летним…

Здание ивано-франковского института радовало своей изящной современной архитектурой, и на скамейке у входа в вуз будущие учительницы открыто писали шпаргалки. Мы поднялись на второй этаж и нашли кабинет декана факультета иностранных языков. Постучались в дверь деканского кабинета, представились…

Вы помните, Богдан Антонович, как в августе 1986 года вам дали на рецензию стихи, музыкальные журналы и украинскую музыкальную энциклопедию? Помните вашего бывшего студента Виктора Идзьо? Тогда вы еще не были деканом.

Декан Б. Грицюк пожал плечами:

— У меня было много студентов… Да и рецензий я написал сотню…

Но это была не совсем обычная просьба. Виктор Идзьо… Может быть, вспомните? Ну…

Он внимательно посмотрел на нас, вздохнул:

— Ну… Что-то припоминаю…

— Тогда почему, — спросили мы, — к вам, не филологу, не историку, не музыканту, а сотруднику кафедры педагогики и психологии обратилось управление КГБ с просьбой дать свое заключение на стихи и старые журналы, найденные у вашего студента?

— Откуда я знаю… Сам не мог понять…

— Богдан Антонович, был ведь уже 86-й год! Вы не могли не понимать, не могли не видеть, что ничего крамольного не было в этой литературе.

Он замолчал надолго, а может быть, нам так показалось, а потом горько усмехнулся:

— Но меня же попросили не с кафедры философии, а из КГБ. И я понимал, какую рецензию, какое заключение от меня ждут…

— Вы не жалеете о своем поступке?

— Ну жалею, жалею! — взорвался он. — Но вы бы знали мою жизнь! Вы бы знали!.. Нет, не надо ничего записывать, не надо! Потом еще долго стояло передо мной его лицо, вдруг покрывшееся красными пятнами, дрожащие руки и отчаяние, мелькавшее в его глазах.

И мне стало его жалко. Очень жалко. Совсем жалко.

Когда Виктор Идзьо первый раз появился в редакции, и я, сначала недоверчиво, а потом все больше, больше и больше убеждался, что все, о чем он рассказывает, правда, может быть правдой; когда потом я позвонил в Киев Киселеву и сказал:

"Серега, выдвигайся в Ивано-Франковск"; когда потом мы там работали (и, кстати, во время той командировки пережили классные приключения — расскажу, обязательно расскажу!); когда статья была написана, опубликована и вызвала некоторое шевеление и в киевских, и в московских кабинетах, и бурю писем в газету, — шел, повторяю, 1990-й: туда, на Западную Украину, мы ездили поздней весной, опубликована статья "Последняя жертва "Малой земли" была в начале лета.