Юрий Поляков - В зоне риска. Интервью 2014-2020

Филолог по образованию, Юрий Поляков начинал как поэт, отсюда экспрессивная эмоциональность его стиля, точность в подборе слов, свежесть и неожиданность метафор. Перейдя на прозу, он создал целую галерею характеров и судеб, своего рода энциклопедию русской жизни нового времени. Другой бы литератор эксплуатировал годами то, что наработано, но ему интересно пробовать свои силы в разных направлениях. Он – блестящий публицист. Много сил и времени отдаёт «Литературной газете», которая с приходом Юрия Полякова на пост главного редактора, пережила своё второе рождение.

Будучи одним из самых издаваемых писателей, он вступает в неизведанную и опасную зону драматического искусства. Авантюра? Риск? Конечно! Но кто не рискует, тот не пьёт шампанское. Сегодня пьесы Юрия Полякова идут в лучших театрах столицы, их ставят по всей стране и за рубежом. Живые сюжеты, оригинальные персонажи, остроумные репризы, а главное, глубокий смысл и высокая художественная планка вызывают большой зрительский интерес. Если раньше люди ходили на «звёзд», занятых в спектакле, то сейчас зрители идут в театр, увидев на афише имя автора – Юрий Поляков.

– Юрий Михайлович, к 60 годам вы подошли с несколькими собраниями сочинений, каждый год появляется ваш новый роман или повесть. У критиков даже появился такой термин – «феномен Полякова». В чём секрет такой работоспособности?

– Ну, не каждый год. Просто мои вещи переиздают, экранизируют, инсценируют… Кажется, будто я написал очень-очень много, но это иллюзия. На самом деле большинство моих ровесников, активно работающих в литературе, написали раза в 3-4 больше, чем я. А я как раз исхожу из ленинского принципа: лучше меньше, да лучше. Я всегда подолгу работаю над текстами, не выпускаю их из рук, пока не достигну устраивающего меня уровня. Зато потом эти книги долго служат – и читателю, и мне. Помногу раз переиздавались «Сто дней до приказа» и «Апофегей», «Парижская любовь Кости Гуманкова» и «Козлёнок в молоке», «Замыслил я побег…». Даже «Гипсовый трубач», оконченный в 2012 году выдержал уже пять изданий.

А работоспособность воспитана с детства. Я вырос в рабочей семье, у меня никогда не было ни полезных связей, ни нужных знакомств. Я всегда зависел лишь от себя и знал, что если что-то сделаю, значит, сделаю. Если не сделаю, значит, никто за меня это не сделает.

– Проза, поэзия, публицистика, драматургия – как вам удаётся так легко переходить от одного жанра к другому?

– Не знаю, какой-то тумблер в мозгах щёлкает, но в принципе это типично для русской литературы. Наши крупнейшие писатели с успехом работали в разных жанрах. Возьмите Тургенева – это проза, драматургия, публицистика и поэзия. У Толстого – проза, драматургия и гениальная публицистика. И у Чехова – то же самое, и у Булгакова, Леонова, Катаева. Разные жанры дают писателю возможность проявить разные стороны своего социального, психологического, эстетического опыта. Что-то можно полнее выразить в прозе, что-то в публицистике, что-то в драматургии. Были и чистые драматурги как, например, Островский, Эрдман, но в основном все они, за редким исключением, работали в четырёх основных жанрах – стихи, проза, драматургия и публицистика. Это совершенно нормально, потому что нет такой профессии – прозаик, поэт или драматург. Есть профессия – литератор, который должен уметь всё. Если надо, я могу, точно так же, как вы, сделать интервью. Маркес взял сотни интервью. И рецензию могу написать, и стихи сочинить на какой-нибудь случай.

Когда у меня в голове рождается идея или сюжет, я понимаю что буду писать – статью или повесть. Например, я задумался, почему в Москве практически нет улиц, связанных с Московской Русью, да и с Романовской Россией. Ни улицы Ивана Калиты, ни Александра Третьего, ни Алексея Тишайшего… Это неправильно, но не роман же об этом писать! Конечно, это статья – «Где проспект Ивана Калиты?» Или, допустим, мне пришла идея рассказать о судьбе журналиста, который во время перестройки боролся за свободу слова, и показать, куда его привела эта дорога, вроде бы вымощенная благими намерениями. Ясно, что по объёму, по населённости героями – это роман. Его я сейчас заканчиваю, называется он «Любовь в эпоху перемен» и выйдет в будущем году. Или моя новая пьеса «Как боги», которая широко идёт по стране. Это история человека, который решил, что он будет жить, выполняя все свои желания – как боги. И я с самого начала понимал, что это будет пьеса, в основе которой любовный треугольник.

– Существует миф, что сочинить пьесу гораздо проще, чем роман или повесть – меньше страниц, не нужно описаний, одни диалоги: слева пиши кто говорит, справа – что говорит, вот и пьеса. Почему же тогда так мало хороших современных пьес? Какие трудности преодолели вы, осваивая профессию драматурга?

– Драматург прежде всего должен научиться писать пьесы. Проблема современной, так называемой новой драмы в том, что никто из них, начиная с Коляды и заканчивая Сигаревым, за исключением, может быть, братьев Пресняковых, писать пьесы просто не умеют – не владеют профессией. Представьте человека, который обещает вам сшить платье и даже что-то строчит, но при этом не знает, как правильно снять мерку, как кроить – это примерно то же самое. Вот почему этих пьес не видно на больших сценах, они ставятся на малых, да и там идут недолго. А чаще всего авторы просто читают их друг другу, называя это лабораторными пьесами. Лабораторная пьеса – это такой же нонсенс, как балет в уборной. Конечно, можно и там станцевать. Но зачем и кто увидит?

Первые инсценировки по моим произведениям появились ещё в советский период, но серьёзно я занялся драматургией в середине 90-х годов, когда пришёл в отчаяние от того, что видел на сценах наших театров. Мои пьесы сразу стали ставить. С. Говорухин поставил в театре у Дорониной «Контрольный выстрел». Пьесу «Козлёнок в молоке» поставил Э. Ливнев, и она уже 17 лет идёт в Театре Рубена Симонова, в Театре сатиры десятый год идёт «Хомо Эректус». Мои пьесы ставят и по России, и в СНГ, и за границей. Я только что вернулся из Будапешта с премьеры.

У нас об этом не пишут, потому что наша театральная критика нацелена на «новую драму». А я, выступив с пьесами, которые рассчитаны на зрителя, а не на критиков и на жюри, в известной мере бросил им вызов и выиграл, потому что мои пьесы идут по всей стране. В одной Москве – шесть спектаклей, которые собирают полные залы, и в отличие от «новой драмы» живут долгие годы в репертуаре. В искусстве только этим всё и проверяется: в литературе – читательским интересом, в драматургии – зрительским интересом, других критериев нет. Ты можешь объявить себя гением, обвешаться «Золотыми масками» с ног до головы, это ничего не значит, если ты не интересен другим.