Юрий Поляков - В зоне риска. Интервью 2014-2020

– Вам кажется это принципиальным? Литература должна выполнять политические задачи?

– У литературы много функций и уровней. Она сама по себе как вид эстетической деятельности, но есть у неё другие функции – воспитательная, социальная и политическая, конечно. Тут примерно как с любовью. Конечно, это дело интимное, а что же дети, получающиеся в результате? А сексуальное насилие? И т. д. В 1990-е ельцинская команда активно финансировала писателей, которые буквально «в порошок стирали» советскую литературу, чтобы разрушить прежнюю систему до основания. Одни стирали остатки великой литературы, другие уничтожали наш ядерный щит. Делали общее дело. Вот нам теперь американцы и хамят как хотят. Казалось, сегодня государству выгоднее поддерживать внятных, социально ответственных писателей… Но гладко на бумаге, дальше начинаются овраги и болото. А премии дают за книги, которые стыдно читать.

– Невозможно сделать премии более или менее объективными?

– Я советовал «Большой книге» периодически менять экспертов и модераторов, говорил: «Пригласите критика из Сибири или с Урала – и вы увидите другую литературу». По барабану. Там только свои, в том числе и по «пятому» пункту. Сейчас вся литературная общественность требует от Роспечати сообщить, кому выделены гранты в рамках Года литературы. Молчат. Хотя по закону обязаны. В таком режиме писательское сообщество и существует много лет, требуя, чтобы нас вернули в лоно Министерства культуры.

– Тогда это одна из основных задач Года литературы?

– В общем, да. Мы хотим вернуться в профессиональную среду. Ведь странная ситуация. Это как если бы Минсельхозом руководил эстрадный певец. Он хороший человек, он поёт, но аграрий всё-таки лучше.

– Недавно в Госдуме сокрушались по поводу того, что исчезли знаменитые некогда литературные журналы, почему это произошло?

– Литературные журналы не исчезли, они есть. Никуда не делся «Новый» мир, «Юность», «Знамя», «Нева», «Наш современник». Увы, исчез журнал «Молодая гвардия». Но те что остались выходят очень маленькими тиражами 1—2—3 тысячи. Раньше выходили сотнями тысяч. Да, существовал книжный голод, была всесоюзная система подписки. Журналы в обязательном порядке поступали в библиотеки. Если бы журналы снова в обязательном порядке поступали во все библиотеки (а их в стране более 100 тысяч) – дело можно было бы поправить. Но кому-то не хватает то ли административной воли, то ли коммерческой заинтересованности. Есть ещё одна причина. При советской власти каждый литературный журнал возглавлял крупный писатель, и они своим творческим и гражданским масштабом поднимали журнал. «Новый мир» редактировали Симонов, Твардовский… Сейчас некоторыми журналами руководят даже не литераторы, а как какие-то невнятные персонажи. Например, бывшая секретарь-машинистка редакции.

– Книжные магазины и библиотеки, какой в них смысл? Нужно ли вкладывать в это деньги, если в основном читатели в Интернете?

– Книжные магазины и библиотеки надо превращать в читательские клубы, как это происходит во многих странах. Литературные кафе. К книжным магазинам нельзя относиться как к обычной торговой точке. Сегодня по налогообложению дом книги мало чем отличается от винного магазина. Разве так прививают любовь к чтению! У нас в стране осталось всего тысяча книжных магазинов, это чуть ли не на порядок меньше, чем в той же Франции. Несколько лет назад в знаменитом и единственном на всю Москву магазине «Поэзия» на Суворовской площади открылся магазин «Мир унитазов».

– Во многом ситуация с культурой в стране наводит на мысли, что государству выгодна деградация общества, которое не читает, только телевизор смотрит. Легче управлять.

– Это иллюзия. Технологический рывок, модернизация без читающего и думающего народа не возможны. Кремль это понимает, Путин постоянно говорит об этом на заседаниях Совета по культуре. После моего эмоционального выступления президент дал команду возродить эталонное издательство «Художественная литература». Не его вина, что эталонным, как прежде, оно так и не стало, ибо кадры решают всё. Но на уровне среднего звена важность приобщения к книжной культуре явно недооценивают. Так, директора Московского дома книги Надежду Михайлову даже не ввели в оргкомитет Года литературы. Она всё-таки пришла на заседание и остро выступила перед начальством, рассказав про эпидемию закрытия книжных магазинов. На следующее заседание её просто не пустили, сказав, что она не прошла контроль ФСБ. Увы, в сфере культуры осталось много людей, которые пришли на государственную службу из бизнеса. Они не понимают, что культурная политика и вышибание бабок любой ценой— разные вещи. Как только становится ясно, что тут особо не срубишь, не заработаешь, они сразу скучнеют. Да, культура – дело затратное, но именно на ниве культуры народ зарабатывает себе Вечность.

…А вот мы автора «раскололи» сразу. «Любовь в эпоху перемен»… Он специально назвал так своё произведение. С одной стороны, как это у него всегда бывает, «первым делом, первым делом» – любовь. Ну и потом ему, видимо, очень хотелось, чтобы читатель не пропустил и ещё одного, может быть, самого главного героя творения – эпохи. А речь идёт о времени горбачёвской перестройки образца апреля 1985 года.

– Честно говоря, я начал писать о любви, а потом обнаружил, что на самом деле это о перестройке. Кстати, это роман о журналистах. У меня был давнишний сюжет про человека, который случайно находит у себя на рабочем столе фотографию девушки, пытается сообразить, откуда она могла взяться, и начинает вспоминать свой давний роман времён, когда он был молодым репортёром. Я хотел написать рассказ о странностях любви, а когда стал работать, то пришлось описывать время, в котором происходят события. Вот он приехал в городок Тихославль по тревожному письму. Помните такую популярную рубрику в советских газетах?

– Да, да, сами прежде всего искали в «Комсомолке» такие статьи.

– Вот и мой герой-журналист отправился в такую командировку. Я отсчитал двадцать пять лет, именно столько девушке на снимке, и попал в 1988-й. Вдруг понял, что, оказывается, описываю самый разгар горбачёвской перестройки. Но я же реалист, я же не постмодернист, который всё придумывает, мне надо реконструировать эпоху. Люди говорили об определённых вещах, у них были мечты, они бредили, допустим, Явлинским…

– Кудрявым, красивым!

– Разве? Я как-то красоту Явлинского не застал. И вот я стал восстанавливать приметы времени – и увлёкся. И в результате сначала из рассказа получилась повесть, а потом и целый роман. И теперь я даже не знаю, что в романе основное – любовная история или художественная реконструкция перестройки, а главное, нашего тогдашнего перестроечного сознания.