Юрий Поляков - В зоне риска. Интервью 2014-2020

– Вас задевает то, что спектакли, поставленные по вашим пьесам, ни разу не были отмечены «Золотой маской», и с чем вы это связываете?

– Нет, это как раз укрепляет меня в сознании, что как драматический писатель я иду в верном направлении, ибо отношусь к пьесе, как к полноценному литературному жанру. Убеждён, в синтетическом искусстве театра ведущим является слово. Оно содержит то послание, которое адресуют залу актёры, постановщик, художник, композитор… Слово – это сама стрела, а всё остальное – это оперение, тоже, разумеется, необходимое. Можно станцевать «Яму» Куприна, можно спеть «Ревизора», можно «спантомимить» «Мастера и Маргариту». А зачем? Для этого есть цирк и оперетта. В драматический театр идут прежде всего за словом. Там главный – писатель, а не режиссёр. Кстати, большие режиссёры, Станиславский, например, это понимали. «Золотая маска» же ориентируется только на «новую драму», а та предлагает не пьесу, а некий «драматургический материал», такой, если воспользоваться живописной аналогией, подмалёвок, доводить который до ума будет режиссёр. То есть, приладит к стреле роскошные, ни на что не похожие перья при отсутствии собственно наконечника. И что? Хорошую, настоящую пьесу можно читать как повесть. Почитайте «новую драму»! С ума сойдёте от скуки… Говорю искренне: для меня в плане современной драмы «Золотая маска» – это детская паралимпиада, а я, извините, давно уже в большом спорте.

– Многие считают, что сейчас с театральных подмостков куда-то ушла социальность и острота.

– Социальная острота ушла вместе с актуальным словом. Современные мысли, чувства, тревоги, надежды, проблемы общества – всё это приносил в театр писатель. Писатель, а не изготовитель «драматургического сырья». Не случайно многие лучшие наши драматурги – Гоголь, Чехов, А. К. Толстой, Леонид Андреев, Горький, Булгаков, Леонид Леонов, Константин Симонов – были при том крупнейшими прозаиками. Есть и ещё одна причина, о которой не принято говорить, но я всё-таки скажу. Современная пьеса на сцене – это всегда риск для театрального начальства, ибо разговор о сегодняшнем дне требует оценки происходящего, выраженной гражданской позиции. А у многих нынешних худруков психология «рантье», стригущего купоны со своей театральной недвижимости. Зачем нарываться? Знаете, за Гамлета, убивающего Клавдия фаллоимитатором, особо не упрекнут, даже похвалят, а вот за нынешние реалии можно и пострадать. Причём не обязательно от властей предержащих. Помню, мы с Говорухиным предлагали пьесу «Смотрины» («Контрольный выстрел») одному театру с бодрым советским названием. Художественный руководитель замахал руками: «С ума сошли! У вас там олигарх – почти мерзавец! А у меня такие на самых дорогих местах сидят!» Именно поэтому московские театры просто шарахались от моей пьесы «Одноклассница», решился её поставить только Борис Морозов в Театре Армии, а теперь она на аншлагах идёт по всей стране и за рубежом.

– Но Театр сатиры объявил о скорой премьере спектакля «Чемоданчик». Я так понимаю, это пример довольно острой политической сатиры?

– Да. Это апокалиптическая комедия: у президента России украли ядерный чемоданчик. Сами понимаете, что тут началось! В предуведомлении написано: «Все герои и события вымышлены, все совпадения не случайны».

В результате, гарант конституции является на квартиру к злоумышленнику, чтобы забрать казённую вещь. Не трудно догадаться, что в спорах и обвинениях речь идёт о нашей сегодняшней жизни. Честно говоря, я не сразу поверил, когда Александр Ширвиндт взял пьесу и начал репетиции. Премьера намечена на конец осени.

– Чего вы ждёте от фестиваля «Смотрины»?

– По большому счёту я жду, что наши «Смотрины» обратят внимание заинтересованных, как говорится, сторон на то направление современной русской драматургии, которое может и должно питать отечественный репертуарный театр. Теперь о самом фестивале. Откроется он 1 ноября в МХАТе имени Горького, где увидели свет рампы четыре мои пьесы, а закроется 17 ноября на сцене Театра сатиры знаменитым «Хомо Эректусом». Спектакли, которые привезут в Москву театры России, ближнего и дальнего зарубежья, покажут на сцене Театра «Модерн». Там же пройдут круглые столы и мастер-классы. В дальнейшем «Смотрины» должны, мы надеемся, при поддержке Минкульта РФ и Департамента культуры Москвы стать фестивалем пьес современных российских драматургов, хороших, разных, но помнящих, что театр существует для зрителя, желательно умного…

– В конце календарного года жюри литературных премий традиционно оглашают «короткие» списки. Вам не кажется удивительным, что некоторые авторы присутствуют в каждом из них (например, Гузель Яхина, Роман Сенчин)?

– Можно добавить ещё несколько имен. Но зачем. Узок круг этих литераторов, и страшно далеки они от читающего народа. Что же касается небесталанного Романа Сенчина, то он мне порой напоминает угрюмого юношу, которого приглашают на чужой семейный праздник, но не для того, чтобы выдать за него дочку, а чтобы было с кем потанцевать прыщавым её подружкам. Впрочем, если он туда ходит, значит, ему нравится. Пусть себе пляшет под чужие оркестрики. А вот Гузель Яхина – это другое, это проект, это готовят смену уставшей и навсегда упустившей Нобелевскую премию Людмиле Улицкой. Да, нелюбовь к России Светланы Алексиевич показалась шведам убедительнее. Яхнина – это проект на вырост, так сказать, изящное «русоедство» с тюркским колоритом. Посмотрим…

– Чего в этом больше? Некой «компанейскости» или реального отсутствия выбора? Многие считают, что есть некий литературный заговор. Согласны с этим?

– Всё гораздо сложнее. После разгрома СССР встала задача преодоления советского наследия и миропонимания. Ведь людям надо было как-то объяснить, почему заводы и целые отрасли становятся собственностью каких-то вороватых прохиндеев, вхожих в Семью пьющего гаранта, а геополитические интересы страны сдаются, как пустые бутылки после загула. По писателям, как властителям дум, носителям патриотизма и социального оптимизма, пришёлся главный удар. Конечно, некоторые сами заранее сложили полномочия: перелетел в США Евгений Евтушенко, уверявший, что «любил Россию всею кровью, хребтом», перешёл на амбивалентный клёкот Владимир Маканин, стал строительным подрядчиком Михаил Шатров – и «так победил». Но большинство писательского сообщества не приняло случившегося в стране. И тогда с помощью срочно созданных премий, прессы и телевидения стали формировать новый литературный олимп, где ни Солоухину, ни Соколову, ни Розову, ни Бондареву место не предусматривалось. Когда я в 2001 году пришёл редактором в «ЛГ», то обнаружил: Белов, Распутин, Ю. Кузнецов и многие другие авторы русского направления не упоминались там 10 лет. Леонид Бородин упоминался, но лишь до того момента, когда озаботился судьбой Отечества. Отбирали на этот «нью-олимп», исходя из антисоветизма кандидата, а ещё лучше – русофобии, на худой конец довольствовались социальной апатией. Стиль, направление не имели веса: можно быть постмодернистскими бормотунами, кондовыми реалистами. Не важно. Главное – мировоззрение, скептическое (в мягком варианте) по отношению к русской цивилизации и то, что Достоевский называл «идеологией государственного отщепенства». Эта тенденция видна во всех длинных и коротких премиальных списках. Книги, исполненные веры в Отечество, здорового отношения к миру, отсеиваются на дальних подступах как неприличные.