Уильям Гибсон - Я больше не верю курсиву [litres]

Мне всегда казалось, что наблюдать за Токио лучше всего из Лондона – возможно, потому, что британцы поразительным образом умеют ценить японские вещи. Определенная «ориентальная», псевдовосточная традиция появилась здесь уже давно – а в хорошем переводе всегда есть нечто, чего недостает оригиналу.

Лондон всегда останется Лондоном со всеми положенными ему атрибутами – однако он вдобавок способен отражать Японию, преломляя и упиваясь ею так, как не дано моему Ванкуверу. Мы в Ванкувере вежливо обслуживаем японцев обоих типов: автобусных туристов с их непременными видеокамерами и милых, но исключительно молчаливых бездельников. Японцы второго типа едут к нам просто так, ради самого процесса. Каждый день они слоняются по городу парами и поодиночке – наверное, мы с вами на отдыхе в Пуэрто-Вальярте выглядим в глазах местных жителей примерно так же. «О, снова они. Интересно, о чем они думают?»

Однако мы их не отражаем. У нас нет такого же роботизированного суши-бара, как у вас в «Харви Николз». Абсолютно японская штука, причем в Токио или Осаке она смотрелась бы куда хуже.

У нас нет магазинов «Мудзи» вперемешку со «Старбаксами» – и очень жаль, ведь у меня как раз закончилась их чудесная зубная паста. «Мудзи» вообще отличная иллюстрация к моей мысли – это образ прекрасной Японии, которой на самом деле не существует. Это Япония духа, где даже щипчики для ногтей и пластмассовые плечики обладают чистотой дзен. Они функциональны, минималистичны и недороги. Хотел бы я попасть в Японию «Мудзи». Там я обрел бы светлую и спокойную безмятежность среди натуральных тканей и немелованного картона. Мои умывальные принадлежности (а с ними и я сам) перестали бы притворяться чем-то еще.

Впрочем, если «страна «Мудзи»» и существует, то точно не в Японии. Вполне возможно, что она здесь, в Лондоне.

Поскольку мы, в Ванкувере, их не отражаем, они и не торгуют с нами так, как с вами.

Лондонские магазины дорогих часов – единственное место на планете, если не считать самой Японии, где можно купить почти что последние модели «Касио» и «Сейко», которые не делаются на экспорт. Просто японские производители знают: в Лондоне их чувствуют. Они знают, что вы их понимаете. Знают, что вы – их покупатели.

Мне нравится следить за японцами на Портобелло. Некоторые ходят туда просто поглазеть, другие же с совершенно конкретной, навязчивой целью. Они ищут часы военнослужащих британской армии, викторианские штопоры, модели «Динки-Тойз», бакелитовые кольца для салфеток… При появлении плотной стайки японцев без единой видеокамеры, целенаправленно пробирающихся за переводчиком, глаза продавцов до сих пор радостно вспыхивают. И хотя изобильные годы «экономического пузыря» давно позади, японец обязательно раскошелится, наткнувшись на предмет своей страсти, и это вовсе не импульсивная покупка. Это сработала ловушка, тщательно расставленная много лет назад.

Охваченный навязчивой страстью «отаку», коллекционер-ценитель цифрового века, который охотится уже даже не за вещами, а за информацией, – вот фигура, возникающая на пересечении британской и японской культур. В глазах торговцев с Портобелло и японских коллекционеров я вижу его – тихое, убийственное безумие. Безграничное безумие трейнспоттеров. Понять отаку – заначит понять культуру всемирной паутины. Есть в ней что-то поразительно постнациональное, внегеографическое. В мире постмодерна каждый из нас – составитель коллекции, хотим мы того или нет.

Японцы очень ценят так называемые «незаметные бренды» – и это тоже роднит их с британцами. Они так же увлекаются мелочами, систематизацией, поисками отличий. И те и другие искусно переосмысливают чужое, поглощая его и делая своим.

Так почему же Япония? Потому что японцы живут в будущем, но не в моем и не в вашем – и это будущее отчего-то кажется то интересным, то смешным, то по-настоящему страшным. Потому что после занятий спортом они пьют воду, которая называется «Твоя вода». Потому что они делают точные копии летных курток МА-1 не хуже, чем в музее, – и в очередь за ними надо записываться за несколько лет. Потому что они могут на полном серьезе заявить вам: «Мне нравится ваш образ жизни», – искренне веря, что эти слова что-то значат.

Потому что они – японцы, вы – британцы, а я – американец (сейчас уже, наверное, канадец).

Мне нравится и ваш, и их образ жизни.

Любите друг друга.

Эта статья – единственная моя сколько-нибудь удачная попытка объяснить, чем меня притягивает Япония.

Вообще-то я не считаю, что должен объяснять. Все равно как если бы меня спросили: «Чем вас так притягивает Лондон?» Глупый вопрос.

Действительно ли японские девушки первыми перешли на эсэмэски? По крайней мере, у них у первых я увидел эту привычку.

Факс-аппарат я впервые увидел в Токио. У Кацухиро Отомо, когда он работал над «Акира», их в доме было несколько. Джои Ито и его токийские друзья были первыми, кто на моих глазах организовал безумную приятельскую встречу с помощью только-только появившихся мобильников. Модно одетый человек на Флорал-стрит перед магазином Пола Смита [18] Пол Смит – знаменитый английский модельер. был первым обладателем беспроводной гарнитуры, которого я принял за говорливого сумасшедшего.

Это – распределенное будущее.

Я считал, что не подвержен влиянию Сети.

А потом я попал на eBay.

В семидесятые я был молод и понемногу превращался из хиппи в обычного бездельника. Немалую часть каких-никаких средств к существованию я добывал благодаря бесчисленным нестыковкам в механизме спроса и предложения, которые теперь большей частью устранены. На профессиональном языке людей вроде меня называют «скупщиками» – эти ушлые завсегдатаи магазинчиков «Армии Спасения» отыскивают объекты потаенной человеческой страсти, которые интересуют торговцев антиквариатом, а те уже продают их коллекционерам. До сих пор я иногда по старой привычке пробегаю профессионально-бесстрастным взглядом по товарам в лавке старьевщика, но покупаю там что-нибудь крайне редко. Здесь уже не отыщешь пресловутых сокровищ за бесценок. Рынок устоялся. Теперь каждый житель планеты – скупщик.

Причин тому несколько. Во-первых, последствия беби-бума и культ тоски по прошлому. Сегодня пятидесятилетних людей попросту больше, чем приличных безделушек того же возраста. В отличие от деревянных и чугунных поделок былых лет наши детские игрушки – это штампованные однодневки из хрупкой пластмассы, едва ли способные пережить внезапные удары времени. Почти весь материальный мир нашего детства пошел в переработку или спрессован в однородную массу на давно забытых свалках. Предметов почти не осталось, а таких, чтобы «как новые», – вообще единицы.