Лев Рубинштейн - Кладбище с вайфаем

Я и теперь так думаю.

Сдвиги речи

* * *

Интересное слово “прорыв”.

Прорыв — это радикальный и отчаянный выход из рутинного, привычного до смертельной тоски и уютного, как старые шлепанцы, пространства.

“Это настоящий прорыв”, — говорим мы иногда, когда речь идет о головокружительной художественной идее или об отважном политическом решении, которое по нашим представлениям способно существенно и, главное, благотворно изменить картину общественной жизни.

“Это настоящий прорыв”, — говорим мы сегодня, лихорадочно и суетливо ища по углам тряпки, ведра и тазы.

* * *

Покуда снобы и грамма-наци толкуют по поводу своих несчастных и никому давно не интересных “тся” и “ться”, где-то совсем рядом бурлит, кипит и переливается всеми цветами радуги настоящая жизнь языка. Особенно, конечно, письменного.

Примеров-то, само собой, полно, но, чтобы не ходить за ними слишком далеко, я расскажу, что буквально вчера я увидел рукописное объявление, прилепленное к какому-то столбу рядом с метро Щелковская.

Написанное корявыми буквами объявление содержало что-то скучное, какие-то предложения какой-то работы.

Но оттуда на меня буквально выпрыгнуло словосочетание “предоставляется гостиниться”.

Я спешил, поэтому не успел осознать масштаб этой орфографической дерзновенности.

Уже в метро я понял, что этот не известный мне глагол русского языка, употребленный либо в инфинитивной форме (“ться”), либо — с популярной ошибкой — в форме третьего лица единственного числа настоящего времени, это совсем не глагол, а вовсе даже имя существительное женского рода в именительном падеже.

“Что-то я тут с вами совсем загостинился”.

Из “Записок о русской грамматике”.

* * *

Сколько-то лет тому назад, примерно в конце восьмидесятых годов, моя давняя приятельница, русская, но уже довольно давно живущая в Париже, стояла возле какого-то парижского метро в ожидании какой-то назначенной встречи.

И вот видит она, как к ней стремительно приближается женская фигура. На некотором расстоянии моя приятельница понимает, что это русская фигура. По характерной пластике, по излучаемой фигурой тревожности, по обилию пакетов и сумок во всех, какие есть, руках. Приблизившись к ней, фигура спросила, по-русски, естественно: “Ой, а скажите, как мне попасть туда-то. А то я заблудилась”. Приятельница моя ей и объяснила — тоже, разумеется, по-русски, — как ей попасть туда-то. Та, торопливо сказала “спасибо” и понеслась в указанном направлении. Потом она как-то резко сбавила темп, потом развернулась, потом столь же стремительно двинулась обратно, снова подбежала к моей знакомой и тревожно поинтересовалась: “Вы русская, что ли?” “Ну да”, — ответила знакомая. “Ой! — сказала женская фигура. — Слава богу! а то я испугалась , что я понимаю по-французски”.

Как вы думаете, почему я вдруг вспомнил эту давнюю, но, согласитесь, очаровательную историю?

А вот почему. Примерно с час тому назад я вышел из метро и увидел, что из столичных небес благополучно валит густой снег, напоминая мне и всем остальным, кто тут хозяин в доме. А ведь еще буквально вчера я испугался , что началась весна.

Нет, товарищи, не паникуйте, все в порядке.

* * *

Правый глаз по касательной цепляет какие-то рекламные сюжеты на обочине Фейсбука. И вот я вдруг вижу словосочетание “Прямые пейсы”.

Сразу же — какие-то детские “парикмахерские” ассоциации, довольно, надо сказать, неприятные: “Челку прямую делаем?”, “Височки косые или как?”.

Заглядываю туда, откуда они высунулись, эти пейсы. И вижу, что это реклама какой-то авиационной компании. И “прямые”, конечно же, никакие не “пейсы”, а “рейсы” всего лишь.

Понятная и привычная картина мира вполне восстановилась во всем своем скучном великолепии. Но осадок, как говорится, остался.

* * *

Из интернета прямо мне на шею со злобным рычанием бросилось словосочетание “Иуда Рубинштейн”. “Ну вот, — думаю, — началось. Сейчас разоблачат”. Но нет, все-таки “Ида”. Та самая, декадентского облика неодетая красавица с пока еще не запрещенной решением казачьего круга картины Серова.

* * *

Я всегда очень любил всякую справочную литературу. О ее влиянии на мою поэтику поговорим в другой раз, это разговор долгий и не уверен, что такой уж для всех интересный.

Сейчас я не о том. А просто о том, что я любил справочную литературу и даже пытался ее собирать.

А также ее любил и собирал мой один товарищ, у которого было то, чего не было у меня. Например, “Справочник рабочих профессий” — удивительная книга.

И он, конечно же, щедро делился со мной своими драгоценными находками.

Особенно причудливы были специальности в ткацком деле. Там были “мотальщицы”, “трепальщицы” и прочие сказочные дамы.

Не отставала в этом смысле и банно-прачечная деятельность. Много там было всего интересного, но мне навсегда врезалась в память чудесная и, судя по названию, очень ответственная должность, которая называлась “суйщик-выемщик”.

* * *

Наткнулся тут на что-то такое наподобие анонса. Там, в частности, говорилось:

“У истоков проекта стояли два Андрея — Андрей Васюткин и Валерий Белохатко”.

Люблю такое.

* * *

“По распоряжению министерства культуры РФ, с 1 июля с. г. гр. Толстой Л. Н. Освобождается от занимаемой им должности автора романа «Анна Каренина»”.

* * *

Сначала прочитал:

“Опытный сталинист срочно ищет работу”.

Пришлось перечитать еще раз. “Стилист”, конечно.

Тут бы и рассмеяться в самый раз.

Но не получилось, потому что я поймал себя на том, что в “первом чтении” я не так чтобы особенно удивился.

Теперь так.

* * *

Сын знакомых, мальчик лет семи или восьми, увидел где-то слово “семитомник” и спросил: “Это от слова «семит», что ли?” Это слово мальчик знал.

Неплохо, по-моему. Семитомник. Антисемитомник…

* * *

Во второй половине двадцатого века страшного для миллионов людей слова “война” старались избегать. Особенно в тех случаях, когда в войнах участвовали сами. Поэтому для обозначения разных войн изобретались различные эвфемизмы. Войны назывались по-разному — “выполнением интернационального долга”, например, или “восстановлением конституционного порядка”, или “принуждением к миру”, или “оказанием братской помощи”, или чем там еще.

А войн не было, что вы. И сейчас ничего нет. Вот просто совсем ничего.

* * *

“Он как управляющий нереально охуенный, отвечаю! Менеджер божьей милостью, клянусь! С документами, с договорами, с людьми — со всей этой хуйней — круче не найдете, точно!” — энергично выкрикивал в телефон прошедший мимо меня молодой человек.

А я подумал, что даже такой безнадежно стоячий жанр казенной словесности, как, казалось бы, служебная характеристика, тоже не стоит на месте. Он, пусть и прихрамывая на обе ноги, все же, бодрясь и молодясь, ковыляет в ногу со временем.