Александра Свиридова - Нью-Йорк, 11 июня 2020 года

Под землей тихо и чисто. Вагоны мытые – присматриваюсь к полам. Невероятно – даже ничем не пахнет. В дальнем углу бомжиха с тележкой хлама, сама с собой гневно говорит, что-то выкрикивая время от времени. Разного цвета считаные пассажиры, что сидят поодаль друг от друга, опасливо пересаживаются от нее подальше. Образуется занятная конфигурация: я посередине вагона, орущая бабища – по одну руку от меня, стайка пассажиров – по другую. Поглядывают на меня поверх масок. Ждут, что я тоже пересяду. Хъй вам. Я не шевелюсь. Поглядываю на бомжиху. На улице я запомнила, что у меня на лбу работает бегущая строка. Она прочтет.

На 145-той обличительный монолог обрывается и она выходит.

На 168-й выходят пяток медбратьев Коламбиа Пресвитериан госпиталя. На 175той – я.

Иду на выход. Впереди – человека два-три. Не могу поверить. На этой станции обычно на автобусы идет стена пассажиров – ехать в Нью Джерси. Но сейчас никого. Будто нет и Нью Джерси. Выхожу. Спасибо – мост есть.

Иду к дому по пустой улице. Чисто, тихо, все стихи, что всплывали, сбиваются в комок. Гнева нет. Есть глубокая печаль и усталость.

Хочется и запомнить и забыть всё одновременно. Проснуться, вырваться из этой яви, как из сна. Но нет. Это надо прожить. В доме включаю радио. Обещают вторую волну вируса, новые смерти.

Думаю плохое. И иду смывать его с лица.

***

Не рассказывайте мне про расизм – я в курсе, как говорили в Одессе.

Мне все равно, какого цвета те, кто уничтожил мой город.

Для тех, кто не знает, уточню, что я десять лет прожила в черном Бронксе, куда белые – не говорю о русских - и проездом бы заглянуть зассали. Тех, кто побывал у меня в гостях, можно перечесть по пальцам. Пожарники тормозили, завидев моего пацана у подъезда. Кричали: - Прыгай! – готовые спасти его, пока что-то горело. А белый мальчик кротко благодарил и добавлял: - Живу я тут.

Про произвол полиции тоже рассказывать не надо. Знаю.

Но недайбох что – наберу 911, а не пойду в черный район просить защиты.

Про то, что не надо путать хороших, кто мирно протестовал против всего плохого, с плохими - пришельцами с далёких планет, - которые били витрины, выпотрошили бутики, разворотили любимый город, - тоже не рассказывайте. Слышала. Хули они с вами в ногу пошли, если они не «ваши»? Почему вы их не остановили?

Советским евреям посоветовала бы аккуратнее сравнивать положение черных в Америке с положением евреев в Германии и на других оккупированных территориях во времена Холокоста. Подлое, опасное и некорректное сравнение. Черным в Америке нелегко – это известно. Но лагерей смерти нет, крематориев нет, и они не дымят над, как когда-то в Люблине, где жители просили трубы делать повыше, чтобы пепел не оседал на белых простынях.

Спасибо всем, кто отфрендил меня в Фэ-Буке. Не останавливайтесь.

Я этого делать не буду по своим причинам. Но не питайте иллюзий на собственный счет, полагая, что вы либералы. Либерал - это я: мне интересно другое мнение, а вам – нет. И слово толерантность - про меня, а не про вас. Оно означает «терпимость». И я терплю, стиснув зубы. Я слушаю другие голоса, другие аргументы, которые плохо понимаю и не принимаю. А вы – нет.

ПС.

Сейчас, когда минули сутки и немного отлегло, прочла, что помимо всех памятников, которые сбросили, запрещен к показу фильм «Унесенные ветром», как пропаганда… Не знаю, чего… рабовладельчества? Подумала, что лучше бы русские писали это название на сербском: «Прохуяло са вихором». Это оценили бы мои херсонские босяки.

Ибо воистину «Прохуяло са вихором» время, когда мне было не страшно гулять по Манхеттену в любое время дня и ночи. Теперь страшно. Настало время для прогулок других людей. И очарованная погромщиками бывшероссийская образованщина ведет себя так, будто не Пастернак писал «Высокую болезнь», и не они её читали.

Помню, как это уже однажды было, когда –

Еще нашла в сети стишок, что вертелся в голове под запах свежей фанеры. Юрий Нестеренко сочинил его в другой стране в другое время и о другом. Сокращаю, чтоб не обременять.

Ноябрь 2007 г.

И последнее. Был у меня пёс. Небольшой – с английского пойнтера. Нас однажды атаковал питбуль. Вцепился псу в горло, но сомкнуть зубы не смог: у моего был железный ошейник. Пит поранил его, но только шкуру. Я вымыла рану, остановила кровь, выждала сутки, и сняла льняную повязку. Пес принялся зализывать рану. Ему было трудно, но он усердно занимался делом. Мы приносили ему питье, когда он уставал, смазывали рану его любимым сливочным маслом или сметаной. И он снова лизал и лизал. Позволял заглядывать в рану, словно хотел дать нам возможность убедиться, что ему лечение удается лучше, чем нам. Я запомнила его терпеливый труд. Запомнила, как не скулить, ни на кого не рассчитывать, а просто – зализывать рану.

Нью Йорк оправится от побоев.

Фанеру снимут, когда под ней заживет.

Только я ничего не забуду.

«Никто. Никому. Не равен. Никогда.»