Курт Воннегут - Вампитеры, фома и гранфаллоны [litres]

«ПЛЕЙБОЙ»: Вы ему помогли?

ВОННЕГУТ: Пытался. Все мы пытались. Ситуация была исключительно творческая – служитель бога буквально с катушек слетел.

«ПЛЕЙБОЙ»: Какая ложь вам нравится?

ВОННЕГУТ: «Не убий». Сказал это бог или нет, не важно – это отличная ложь. А если это все-таки сказал бог, тем сильнее заповедь.

«ПЛЕЙБОЙ»: Каковы ваши религиозные убеждения?

ВОННЕГУТ: Мои предки, приехавшие в Соединенные Штаты перед Гражданской войной, были атеистами. Поэтому я не бунтую и не возражаю против какой-либо организованной религии. У меня просто не было религиозного опыта. Возмутительные мысли об организованной религии я впитал с молоком матери. Это мысли моей семьи. Родители приехали сюда, воодушевленные Конституцией Соединенных Штатов, где обещалось процветание и братство всех людей. Они хотели работать – много и напряженно; и они были атеистами.

«ПЛЕЙБОЙ»: Вы полагаете, организованная религия может сделать кого-нибудь счастливее?

ВОННЕГУТ: Конечно! В церкви произносится много успокоительной лжи. Не в достаточном количестве, но кое-что есть. Хотелось бы, чтобы проповедники врали более убедительно относительно того, какими честными и человеколюбивыми мы все должны быть. Я никогда не слышал проповеди о мягкости или сдержанности, ни разу не слышал, чтобы проповедник говорил, как это плохо – убивать. Ни один из них не возражает против обмана в бизнесе. В году пятьдесят два воскресенья, но каким-то образом ни одна из этих тем в церкви даже не поднимается.

«ПЛЕЙБОЙ»: Существует ли религия, превосходящая все прочие?

ВОННЕГУТ: «Анонимные алкоголики». Они дарят вам большую семью, члены которой связаны почти кровным братством – в силу того, что все они переживают одинаковую катастрофу. Одна из самых замечательных сторон бытия «Анонимных алкоголиков» заключается в том, что к ним присоединяются люди непьющие, которые только притворяются алкоголиками. И причины тому – социальные и духовные. Они говорят там о своих реальных проблемах, о которых, как правило, в церкви не скажешь. То же самое касается домов для реабилитации бывших заключенных, наркоманов – туда стремятся попасть люди, кому необходимы собеседники, братские или сестринские отношения, которым нужна большая семья.

«ПЛЕЙБОЙ»: Но почему?

ВОННЕГУТ: Это тоска по общению. Мы – общество одиночек, фрагментированное фабричной системой. Люди вынуждены передвигаться вслед за своим рабочим местом, когда благосостояние покидает одну местность и попадает в другую. Люди уже не живут оседлой жизнью. Но они должны жить именно так. Подобное существование действует на человека умиротворяюще. На днях в баре в Гринвич-Виллидже я говорил с адвокатом Объединенного профсоюза шахтеров, и он рассказал, что многие шахтеры в Пенсильвании не хотят уезжать из штата, хотя работы почти никакой. Там вся жизнь у них крутится вокруг церкви да еще музыки. У них там хоры, которым по сто лет, выдающиеся хоры. И люди не хотят ехать куда-нибудь в Сан-Диего, строить корабли или самолеты. Они остаются в Пенсильвании, там их дом. И это умно. У человека должен быть дом. Мои отец и дед были архитекторами. Дед первым в Индиане получил лицензию, и он построил дом, чтобы в нем прожило несколько поколений. Конечно, теперь там похоронное бюро и школа игры на укулеле. Но в течение своей жизни мой отец построил еще два дома – он мечтал, что в них будут жить последующие поколения семьи. Мне бы хотелось, чтобы семейные гнезда имелись у всех американцев.

«ПЛЕЙБОЙ»: Но теперь вы живете в Нью-Йорке, в квартире.

ВОННЕГУТ: Увы, я оторвался от корней и уже привык к этому – таковы издержки профессии. Но я хотел бы, чтобы люди имели возможность на всю жизнь остаться в одном месте; уезжать, путешествовать по миру и обязательно возвращаться домой. Это утешает, умиротворяет и придает уверенность. Теперь, когда бы я ни приехал в Индианаполис, меня мучает детский вопрос, который я вынужден задать вслух: «А где моя кровать?» Я вырос в этом городе; теперь там живут почти миллион человек, но во всем городе нет места, где стояла бы постель, принадлежащая мне. Поэтому я спрашиваю: «Где моя кровать?» – после чего отправляюсь в гостиницу. Дома больше нет. До недавнего времени, как вы знаете, у каждого был постоянный набор родственников. И каждый мог отправиться в гости в дюжину домов. Поэтому, когда женатая парочка устраивала побоище, любой из них мог отправиться за три дома от места сражения и оставаться в доме близкого родственника, пока чувства нежные не проснуться вновь. Или, допустим, ребенок, которому осточертели родители, мог смотаться на время к дядюшке. Теперь этого, увы, нет. Каждая семья заперта в свою маленькую коробочку. Соседи ей уже не родственники. Нет поблизости дома, куда можно пойти и найти сочувствие. Когда Никсон принимается размышлять: «А что же такое случилось с Америкой?» – ответ оказывается простым. Нам мучительно не хватает друзей и родных. А они у нас были бы, если бы мы постоянно жили в своем доме, в окружении постоянных соседей.

«ПЛЕЙБОЙ»: А что вы думаете по поводу тех, кто предпринимает попытки создания альтернативных социальных структур, таких как коммуны?

ВОННЕГУТ: Они хотят вернуться к тому способу существования, который человеческие существа вели на протяжении миллиона лет, а потому это умно. К сожалению, коммуны, как правило, держатся недолго и в конце концов разваливаются, поскольку их члены не являются по-настоящему родственниками, и у них мало общего. Чтобы община или иное сообщество действительно существовала, должно сложиться такое положение, при котором один человек знает, о чем думает другой, даже не задавая вопросов. Так дело обстоит в примитивных сообществах. Молодые основатели современных коммун, договорившись с другими такими же людьми, пытаются сплотиться в сообщество, но они должны понимать, насколько отличаются друг от друга его члены. Однако их детям при условии, что коммуна существует долго, будет жить вместе уже легче, у них появится больше общих мнений и интересов, и они будут родственниками в большей степени, чем старшее поколение.

«ПЛЕЙБОЙ»: Вы занимались исследованиями на этот счет?

ВОННЕГУТ: Нет, не занимался. Просто боялся: вдруг обнаружу, что неправ! И разрушу свою маленькую солнечную мечту о более счастливом человечестве. Без такой мечты мне не справиться со своим пессимизмом. Она принадлежит только мне, и не говорите, что я неправ: человечество станет счастливее, чем сейчас. Но не когда победит рак, слетает на Марс, избавится от расовых предрассудков или вернет жизнь в озеро Эри, а когда вновь найдет способ существовать в форме примитивных сообществ. Это моя утопия. И она мне необходима.