Александр Мелихов - Застывшее эхо (сборник)

Одни во всем мире – без денег, без толковой профессии, запертые в коммуналке с сумасшедшей старухой, которая время от времени напускает на них милицию: здесь, мол, две лесбиянки угнездились. Идти ей в торговлю – «там под кого-то ложиться надо. Я сам должен ее защищать. Если бы не она, меня бы давно на свете не было. Она уйдет в магазин, а у меня мандраж: вдруг с ней что-то случилось? Я тогда точно жить не буду – или инфаркт будет, или инсульт, или крыша поедет. А если бросит – выживу. Она меня на ноги поставила, и теперь я выживу».

Денег на первую операцию раздобыл, удачно спосредничав при перепродаже квартиры. Но больше ничего не подворачивается, хотя он немало башмаков износил в поисках. Притом просто пойти работать в мужской коллектив – не может себя переломить: «Все пойдут в туалет, а ты как? Раз не пойдешь, два – и догадаются».

Скажите, можно ли расходовать казенные средства на такую дурь?

Хрупкий миловидный брюнет с юными усиками и юным же ломающимся баском, но ему за тридцать – они все выглядят лет на пять – десять моложе своего возраста и старательно басят. В общежитии троллейбусного парка, где он живет с женой, несколько лет назад парни ворвались в комнату двух – как считалось – лесбиянок, одну «измудохали», другую выбросили с третьего этажа. К счастью, она осталась жива, потом ее увезли родственники. Моему собеседнику тоже угрожали. «Зависть. Как же так, я настоящий мужик, а у меня нет бабы, а тут ни то ни се… Теперь они тоже обзавелись, и нормальные отношения».

Да, и это тоже способствует сексуальной нетерпимости – сексуальная озабоченность. Хочу подчеркнуть: снисходительность к чужой странности, влекущей за собой страдание, – это совсем не та страсть к опрощению сексуальных нравов, не та борьба за равенство с животными, которая ведется сегодня во многих СМИ. В состязании за женскую любовь бывшие женщины часто выигрывают именно благодаря своим романтическим наклонностям: «У меня один недостаток – я очень долго ухаживаю. Со своей нынешней женой полгода гулял, пока в щечку поцеловал. Да и то повод был – встречал с поезда… Я больше люблю нацменок, они более надежные». Все суждения очень ясные, разумные. «Наше отличие от лесбиянок – лесбиянка ласкает партнершу как женщину и для себя хочет того же. А "транс" не хочет такой симметрии».

Грубая порнография на него не действует, но красивый эротический фильм – начинают заряды постреливать, «хочется». Эрогенные зоны у него спина и голова, когда ерошат волосы – даже в парикмахерской, – начинает немножко кайфовать, подумывать: вот бы девушку мою сюда. Сам же он любит ласкать все, что ниже пояса, главное для него – наслаждение партнерши.

Но твердость духа у него вполне мужская. Удалив грудь (был второй размер) и сменив документы, вернулся в тот же троллейбусный парк, где работал: знают – ну и пусть знают, за спиной называют «оно» – ну и пусть называют. Диспетчерша спрашивает его: «Правда, ты гермафродит?» – «Может быть». – «Дай помацать». – «А вдруг понравится?»

С медсестрами он балагурит очень квалифицированно, хотя: «Я сейчас комплексую – пока фаллопластику не сделают, даже не рыпаюсь».

– Людей люблю. Только не пассажиров. Сейчас народ очень озлобился: раньше зажмешь их дверью – ничего, терпят, лишь бы ехать. А сейчас требуют своих прав, хотят хорошо ехать.

Одна моя знакомая их называет «мешки». «Ты же сама бываешь "мешком"?» Нет, я в транспорте не езжу, только в метро. Да и то, когда никого нет.

Детей иметь не стремится, но дочь любимой женщины – разумеется, надо кормить, поить и хорошо обращаться, какой здесь может быть вопрос!

Отец после перемены документов (после исчезновения бюста) «не может его воспринимать», спросил его жену: «Тебе что, мужиков мало?» Сестра избегает называть по имени, и только мать: «Лишь бы тебе было хорошо». Если обобщить ситуацию до символа, нельзя сказать, что права лишь Доброта, а Долг совсем не прав. Не случайно, что именно с расширением сфер терпимости и плюрализма люди все чаще ощущают утрату смысла жизни, испытывают сомнения в подлинности всех привычных ценностей, что ведет к депрессиям, самоубийствам, наркомании, немотивированной преступности и т. д., и т. п. Как совместить твердую приверженность собственным ценностям с полной терпимостью к чужим и – что еще более важно и еще более сложно – как передать одновременно и твердость и мягкость детям, способным воспринимать лишь что-то простое и однозначное? – это, может быть, одна из главных проблем нашего времени – из тех проблем, которые, быть может, и вовсе не имеют решения. Но расплачиваться нужно всем вместе, а не взваливать ответственность на немногочисленные и наиболее экзотичные жертвы всеобщего релятивизма, выражающегося, в частности, еще и в размывании границ, отделяющих мужскую социальную роль от женской.

Общечеловеческие ценности… Конечно, должны быть ценности, признаваемые и русским, и американцем, и мужчиной, и женщиной, и ученым, и солдатом. Но при этом каждая социальная группа, выполняющая определенные социальные функции, должна иметь и хранить отчетливые, соответствующие ее частной роли ценности и нормы – несмотря на то что они неизбежно будут противоречить как общечеловеческим ценностям, так и друг другу. Социальное бытие трагично: уничтожить противоречие равно необходимых ценностей означало бы уничтожить жизнь. Стремление к диктату какого-то одного принципа, какого-то одного образа человека есть такое же упростительство, как и полный отказ от каких бы то ни было норм, – во имя, разумеется, свободы личности – ради чего еще стоит стараться. Но если мы хотим сохранить то восхитительное, что рождается структурной сложностью социальной жизни, мы должны сохранить и нормы. Мир норм должен быть не менее многообразным и противоречивым, чем мир социальных функций и ценностей, но многообразие форм – вовсе не бесформенность, бесструктурность: любовник должен отличаться от любовницы, папа от мамы, солдат от сиделки, а сантехник от профессора. Разумеется, я не предлагаю ради сохранения норм возродить наследственные касты – воинов, слуг, ученых: люди должны иметь возможность переходить от одной функции к другой, однако при этом они должны соответствовать необходимым для отправления этих функций исторически сложившимся нормам. Конечно, нормы и люди должны двигаться навстречу друг другу, однако нормы во много раз медленнее. Структура норм и ценностей, соответствующая структуре разделения общественного труда, являет собой культурную среду, ничуть не менее важную, чем природная среда.

Оберегать веками, тысячелетиями сложившуюся сложность общественной структуры – задача даже более трудная, чем охрана природы, ибо природа – звери, птицы и озера – существует вне нас, а общественные нормы и ценности живы лишь до тех пор, пока мы дорожим ими. «Человеческой природы», которую бы помимо нашей воли хранила сама биология, просто не существует – роли отца и матери не исключение. Можно, конечно, презирать все исторически сложившиеся «предрассудки» и мечтать о вольном мире, откуда будут изгнаны все принудительные стандарты. Но XX век преподал нам слишком уж много жесточайших уроков скромности: лучше поменьше мечтать об усовершенствовании мира, а потщательнее хранить то, что в нем уже накоплено.