Вадим Ковский - Идеология Зазеркалья

Думские коммунисты выступают нынче, как я слышал, с любопытной законодательной инициативой: ввести изучение идеологии в школьную программу. Это свидетельствует о новой актуальности, которую набирает в последнее время наша тема (в Москве, оказывается, существует даже «Центр исследований идеологических процессов»). Правда, говоря о необходимости изучать идеологию, коммунисты всегда готовы посмотреть в «зеркало» нашей истории не впрямую, а как-то «сбоку». Поэтому в поле их зрения, в первую очередь, попадает не собственный вдохновенный портрет, а фашизм как идеология наиболее вредоносная и радикальная. Кто спорит, врага надо знать в лицо и с этой точки зрения изучать философские, социальные, «нравственные» основания фашистской идеологии действительно полезно. И, конечно же, коммунизм отличается от фашизма, в первую очередь, отсутствием расовой теории. Но не в пору ли по некоторым признакам и «на себя оборотиться»?

В плане теоретическом идеология большевизма, быть может, наиболее примечательна своими взаимоотношениями с классическим марксизмом и с философским мышлением как таковым. Здесь требуют нового взгляда и пересмотра по крайней мере два тезиса, которые были приняты общественным сознанием на протяжении всей советской истории за абсолютную истину. Во-первых, то, что марксизм и ленинизм представляют общую и единую систему идей, лишь обновляемую с течением времени, но в фундаментальных своих постулатах неизменную (отсюда введенное в азбучный обиход советских граждан после смерти вождя мирового пролетариата понятие «марксизм-ленинизм»); во-вторых, то, что «марксизм-ленинизм» — это не просто идеология, социология, политэкономия и т. п., но и категория высшего порядка, претендующая на звание философии, то бишь в традиционно-историческом ее понимании, «наука наук».

В связи с последним представлением небезынтересно вспомнить о том, что говорил по этому поводу сам Энгельс: Марксово учение «наносит философии смертельный удар в области истории точно так же, как диалектическое понимание природы делает ненужной и невозможной всякую натурфилософию. Теперь задача в той и в другой области заключается не в том, чтобы придумывать связи из головы, а в том, чтобы открывать их в самих фактах. За философией, изгнанной из природы и истории, оставалось, таким образом, только царство чистой мысли: учение о законах самого мышления, логика и диалектика».

Полагая философию «изгнанной» из круга своих с Марксом научных интересов, Энгельс далек от уничижительного отношения к ней: за плечами «основоположников» стояли великие имена — Гегеля, Канта, Фейербаха, французских энциклопедистов и многие иные. Энгельсу только в страшном сне могли привидеться те нигилистические, вульгарно-пролетарские нападки на философию, с которыми выступил, например, в 1922 году журнал «Под знаменем марксизма» в статье С.К. Минина «Философию за борт!», объявлявшей философию буржуазным методом, «враждебным пролетариату», и т. п. Говоря об «изгнании философии», Энгельс лишь очерчивает реальное направление и характер исследований, связанных с политэкономией капитализма и разработкой теории социализма (коммунизма) как грядущей общественно-экономической формации.

Маркс, занимаясь политэкономией, тяготел, пожалуй, не столько к философии, сколько к математике. В гораздо большей степени приверженный философскому мышлению Энгельс всякий раз, однако, оставлял работу в области философии ради политической полемики и практического участия в международном рабочем движении. Именно поэтому одна из двух книг Энгельса, пользовавшихся при советской власти репутацией классических философских трудов, — «Диалектика природы» являлась скорее сборником отдельных статей и заметок, а другая — «Анти-Дюринг» была в основном направлена на разоблачение «нового немецкого социализма» и насквозь пронизана пафосом политической борьбы, в целях которой и обращалась отдельными главами к общефилософской проблематике.

О материализме Маркса и Энгельса достаточно сказать разве что как и о любом другом: он утверждает «первичность» бытия и, разумеется, принципиально атеистичен. Согласно этому фундаментальному онтологическому постулату сознание имеет лишь вторичный, следственный, а не причинный, характер. Марксизм как учение начинается с «одиннадцатого тезиса о Фейербахе»: если раньше философы объясняли мир, то теперь их дело — изменить его. Разумеется, изменение мира никогда в задачу философов не входило, и тезис о Фейербахе — не более чем выразительная формула перевода философии в идеологию и политику.

Когда юношеское увлечение философией Гегеля еще не было вытравлено в Марксе идеологией и политэкономией, да и много позже, особенно в третьей части «Экономическо-философских рукописей 1844 года», посвященной анализу коммунистических преобразований общества, Маркс увлеченно пишет о «богатом и всестороннем, глубоком во всех его чувствах и восприятиях» человеке, «нуждающемся во всей полноте человеческих проявлений жизни», и резко полемизирует с «грубым и непродуманным коммунизмом», прилагающим к человеку некую материальную, «ограниченную меру» — частной собственности, цивилизации; сводящим богатство человеческого мира к «неестественной простоте», духовной «грубости» и отсутствию «потребностей».

Это уверенно прочерченная Марксом, еще не перевернувшим, согласно ленинским утверждениям, Гегеля «с головы на ноги», связь частной собственности с всесторонним культурным развитием индивида, обвинение «непродуманного коммунизма» в «зависти и жажде нивелирования» оказались, видимо, столь чуждыми большевистской идеологической доктрине, что «Экономическо-философские рукописи» были частично опубликованы в СССР лишь в 1927 году, а полностью — в 1956-м (и это при том, что Маркса начали переводить на русский язык с конца 60-х гг. прошлого века!).

Избавившись от всех идеалистических увлечений, Маркс, однако, в идеологии до конца сохранил свой «человекоцентризм» и несколькими десятилетиями спустя высмеял нечаевский «Катехизис революционера», по существу, с тех же самых, исполненных юношеского восхищения богатством человеческой индивидуальности, позиций: «Какой прекрасный образчик казарменного коммунизма! Все тут есть: общие столовые и общие спальни, оценщики и конторы, регламентирующие воспитание, производство, потребление, словом, всю общественную деятельность, и во главе всего, в качестве высшего руководителя, безымянный и никому неизвестный „наш комитет“».

Любопытно, что «Манифест Коммунистической партии» появился всего четыре года спустя после «Экономически-философских рукописей» и обличал «немецкий, или „истинный“ социализм» как раз за то, «что он отстаивает <���…> вместо интересов пролетариата — интересы человеческой сущности, интересы человека вообще». Философской метафизике, полной идеалистических прорех, марксизм то и дело противопоставлял самым резким образом выраженную классовую точку зрения: «История всех до сих пор существовавших обществ была историей борьбы классов» (исключение авторы «Манифеста» делали, пожалуй, только для первобытной общины). Однако прорехи (да еще какие!) все же оставались.