Вадим Ковский - Идеология Зазеркалья

Если укрупнить проблему, то вопрос, собственно говоря, был один: насколько «близка» по срокам осуществления «низшая фаза» и насколько она «коммунистична» (или хотя бы «социалистична») по своему содержанию. И вот здесь в хронологическом и в идеологическом планах точки зрения марксизма и ленинизма отстоят друг от друга крайне далеко.

По существу, Ленин проделал с Марксом ту же самую процедуру, которую приписывал своему учителю по отношению к Гегелю, но в обратном порядке: Марксову теорию и идеологию он поставил с ног на голову. Оказалось, что идеология может успешно существовать и в этом положении, исходя из совершенно иных социально-исторических обстоятельств. Марксова теория социалистической революции была создана в середине XIX века в расчете на другие страны, другие темпы мирового прогресса, другие национальные традиции. Изложить собственный план грандиозных социальных и политических преобразований в такой стране, как Россия первых десятилетий века ХХ, Ленин не мог иначе, чем самым фундаментальным образом обновив, дополнив и перелицевав марксизм, сохраняя и всячески подчеркивая при этом верность — сугубо формальную — ее общему эволюционному духу и смыслу. В противном случае надо было ограничиться Февральской революцией, совершившейся почему-то без его помощи, но в таком случае Ленина ожидал бы судебный процесс, которого он успешно избежал, укрывшись в знаменитом шалаше.

Социально-историческая подпочва всех развернувшихся в России начала ХХ века событий достаточно очевидна и вряд ли требует принципиально новых точек зрения: начинающийся рост рабочего движения, растянувшаяся на полвека, да так и не завершенная крестьянская реформа; Первая мировая война; вырождение династии Романовых и бездарность последнего русского царя. По отношению к этой действительности большевики вели себя абсолютно прагматично, в соответствии с тактическими указаниями Ленина, который знал «что делать» уже в начале века: «в нужную минуту „продиктовать положительную программу действий“ и волнующимся студентам, и недовольным земцам, и возмущенным сектантам, и обиженным „народным учителям“»; «использовать все и всякие проявления недовольства, собрать и подвергнуть обработке все крупицы хотя бы зародышевого протеста».

Как эта программа осуществлялась, со свойственными учебнику для самых широких масс откровенностью и идиотической простотой повествовал «Краткий курс истории ВКП(б)», написанный, по слухам и некоторым неопровержимым приметам, Сталиным: «Когда возникала стачка на какой-нибудь фабрике, „Союз борьбы“ (речь идет о созданном Лениным в Петербурге в 1895 году „Сою­зе борьбы за освобождение рабочего класса“. — В. К.), хорошо знавший через участников своих кружков положение на предприятиях, немедленно откликался выпуском своих листовок, выпуском социалистических прокламаций. В этих листовках обличались притеснения рабочих фабрикантами, разъяснялось, как надо бороться рабочим за свои интересы…».

Если бы, однако, все ограничивалось «листовками» и советами бастующим, ленинский «Союз борьбы» ожидала бы участь заурядного профсоюза, путь того самого «соглашательского» «тред-юнионизма», «анархо-синдикализма» и т. п., который был революционной радикальности Ленина глубоко чужд. Не пренебрегая ни малейшим жестом, способным вызвать симпатии эксплуатируемых трудящихся, не пренебрегая, повторим, никакими практическими сиюминутными выгодами, Ленин одновременно занимался и куда более сложной, отвлеченной, преследующей дальние стратегические цели деятельностью.

С одной стороны, использовалось неумение царизма мирно гасить конфликты нового типа, любое столкновение русского монархизма, традиционно ориентированного на управление аграрной страной и подавление достаточно редких крестьянских бунтов, с первыми всплесками рабочего движения в России. Разрабатывалась идеологическая стратегия, исходящая из того, что выигрывать предстоит не отдельные стачки, а саму «государственную власть», чей «переход» в руки большевиков и является «первым, главным, основным» вопросом предстоящей революции. И можно только поражаться той колоссальной интеллектуальной производительности и настойчивости, с какой Ленин в огромном количестве статей и книг подготавливал теоретическую базу, исторические аргументы, пропагандистские лозунги для 1917 года.

Предложенная большевизмом российскому обществу (в том числе — и значительной части интеллектуальной элиты его) идеологическая «оптика» для рассмотрения всего хода исторического процесса и для прямого вмешательства в этот процесс оказалась столь продуктивной, столь успешно внедренной в общественное сознание, в культурное пространство, а вслед за тем и в материальную субстанцию российской послеоктябрьской действительности, что расшифровать, в частности, многие акценты литературы 1920—1930-х гг., не прибегая к ленинскому «коду», попросту невозможно.

Полемика большевиков с российской социал-демократией имела и мировоззренчески-идеологическую, и организационно-практическую стороны. Простой выход из партийно-организационных разногласий был найден в 1903 году на II съезде РСДРП: членом российской социал-демократической партии, согласно принятому уставу, мог стать только тот, кто не просто поддерживал ее программу, но и признавал ее обязательной для себя, или, говоря языком современным, обязан был исполнять партийные указания и директивы. Однако в подтексте такого решения крылся вопрос куда более существенный — о готовности российской социал-демократии преобразовывать российскую действительность «не по Марксу». Тех, кто такой готовности не проявил и кто в начале века находился в России в явном большинстве (не говорим уже о массе западных марксистов, впоследствии пополнившейся российскими изгнанниками), стали именовать «меньшевиками». Семантическая казуистика «меньшевистского большинства» и «большевистского меньшинства» даже на языковом уровне ярко выразила всю запутанность судеб марксистского учения в России.

Своей установки на необходимость творческого обновления в новых исторических условиях Ленин никогда не скрывал. Уже в самом начале политической деятельности он заявлял: «Мы вовсе не смотрим на теорию Маркса как на нечто законченное и неприкосновенное». Чуть позже — еще более определенно: задача не в том, чтобы «повторять по памяти прежние выводы», сделанные классиками, а в том, чтобы «воспользоваться приемами марксистского исследования для анализа новой политической ситуации».

По мере приближения к 1917 году эти акценты становятся все резче и сильнее: «Марксист должен учитывать живую жизнь, точные факты действительности, а не продолжать цепляться за теорию вчерашнего дня (курсив мой. — В. К.), которая, как всякая теория, в лучшем случае лишь намечает основное, общее, лишь приближается к схватыванию сложности жизни». Не стоит уподобляться тем «старым большевикам» («старые большевики», вероятно, выступают в данном случае синонимом меньшевизма. — В. К.), которые не раз уже играли печальную роль в истории нашей партии, повторяя бессмысленно заученную формулу вместо изучения своеобразия новой, живой действительности», — писал Ленин, саркастически предлагая сдать правоверных марксистов «в архив „большевистских“ дореволюционных редкостей».