Константин Кеворкян - Фронда [Блеск и ничтожество советской интеллигенции]

Среди музыкальных течений отметим деятельность РАПМ (Российской ассоциации пролетарских музыкантов), которая в 1932 году постановлением ЦК ВКП(б), как родственное объединение РАПП, была ликвидирована, но тоже показала властям, что музыкантов можно и должно свести под единую крышу – что и было сделано в 1948 году. Казалось, с музыкантами и композиторами дело обстояло сложнее: музыка – искусство в принципе абстрактное и не поддается однозначному толкованию, тем более, толкованию классовому. Но этот ее недостаток оказался преодолен довольно быстро – едва ли не раньше, чем в других видах искусства, поскольку в музыке, как и в телевидении, разбираются все. Особенно, если музыка популярная. Еще в 1924 году особый циркуляр потребовал не дозволять к исполнению «ни фокстрот, ни шимми, ни другие эксцентрические вариации», потому как «они по существу представляют из себя салонную имитацию полового акта и всякого рода физиологических извращений» (56). ГПУ завели даже уголовное «Дело фокстротистов», в котором аморальное поведение неких юнцов напрямую увязывалось с прослушиванием определенной музыки. Популярные фокстроты того времени: «Эрика», «Две кошечки», «Завивайтесь, кудри», «Мисс Эвелин», «Аллилуйя». Особо выделим последний, поскольку он несколько раз упомянут в «Мастере и Маргарите»: «И ровно в полночь в первом из них что-то грохнуло, зазвенело, посыпалось, запрыгало. И тотчас тоненький мужской голос отчаянно закричал под музыку: «Аллилуйя!!» это ударил знаменитый Грибоедовский джаз». Сам фокстрот «Аллилуйя» написан американцем В. Юмансом как пародия на богослужение и пользовался огромным успехом. Кроме ресторана, он звучит на бале Воланда, его же лихо отплясывает воробей на столе у профессора Кузьмина. Видимо, есть в этом фокстроте что-то антисоветское, тем более что в тридцатые годы – время написания романа – с фокстротом продолжали бороться, впрочем, так же безуспешно.

Начиная с «Дела фокстротистов», виновных в том, что они не участвовали в «культурной революции», а собирались и танцевали чуждый фокстрот, и вплоть до разгромных статьей в «Правде», клеймивших, к примеру, творчество Д. Шостаковича, партия все более настойчиво вмешивалась в процесс музыкального творчества. Однако «классовое толкование» придумать легко, а воплотить сложно. Повлиять на музыкальные вкусы оказалось гораздо трудней, нежели на литературные. Здесь приходится дело иметь напрямую с народом. Приходилось и большевикам принимать неизбежное – от «Лимончиков» Л. Утесова до «Ландышей» О. Фельцмана.

Удивительной иллюстрацией противоречий эпохи может стать судьба Д. Шостаковича, одного из величайших русских композиторов ХХ века. Он пять раз становился лауреатом Сталинской премии, но при этом редкая погромная кампания обходилась без разноса Дмитрия Дмитриевича. Правда, и сам великий композитор частенько ставил свою подпись под всякими довольно грязными обращениями – от коллективных писем с требованием казнить презренных «врагов народа» до осуждения отщепенцев-диссидентов. «Какая сила заставляет великого композитора XX века стать жалкой марионеткой третьестепенных чиновников из министерства культуры и по их воле подписывать любую презренную бумажку, защищая кого прикажут за границей, травя кого прикажут у нас?», – возмущался А. Солженицын, и вместе с ним вся либеральная интеллигенция (57). Не принимала его и власть. Молотов о Шостаковиче говорил: «А что у него хорошего? По-моему, только песня “Нас утро встречает прохладой…” Хорошая. Слава богу, слова тоже хорошие, мотив хороший, бодрый…» (58) Компетентное восприятие творчества композитора…

А вот свидетельство отношения коллег. Вернее, «сами композиторы помалкивали, несло от их жен», – пишет в своих дневниках добрейший Е. Шварц, автор глубоко психологичных пьес «Обыкновенное чудо», «Тень» и «Дракон». Цитируем его наблюдения: «Одна из них, неглупая и добрая, глупела и свирепела, едва речь заходила о Дмитрии Дмитриевиче: “Это выродок, выродок! Я вчера целый час сидела и смотрела, как он играет на бильярде! Просто оторваться не могла, все смотрела, смотрела… ну, выродок, да и только!”… Я ужаснулся этой ненависти, которой даже прицепиться не к чему, и пожаловался еще более умной и доброй жене другого музыканта. Но и эта жена прижала уши, оскалила зубы и ответила: “Ненавидеть его, конечно, не следует, но что он выродок – это факт”. И пошла, и пошла. Я умолк… Мужья чувствовали страх, а их жены еще и ненависть. Вот почему, как загипнотизированная, глядела одна из них и не могла наглядеться, чувствуя, что перед ней существо другого мира» (59). Одиноким же человеком был Дмитрий Шостакович – истинный гений ХХ века!

Однако неспроста В. Молотов вспомнил одну из песен Д. Шостаковича. Феномен массовой песни, которую можно использовать в пропагандистских целях в едва обученной грамоте стране, большевики оценили довольно быстро. С помощью легкой песни можно стало быстро донести до миллионов людей символы и образы новой эпохи, прочно забить их в подсознание. Да так, что мы до сих пор, то ли дискутируя, то ли восхищаясь, можем цитировать «Широка страна моя родная», «Легко на сердце от песни веселой», «Вставай, страна огромная», легко вспоминая песни-символы сталинской эпохи.

«Для тридцатых годов массовая песня была открытием, откровением… Она была нужна, чтобы утвердить наш общий порыв, нашу монолитность», – отмечал мегапопулярный тогда Л. Утесов. И он же утверждает, что перемены к лучшему в эстрадной музыке произошли во все том же знаменательном 1936 году: «После статьи в “Правде” под выразительным заглавием “Запутались”, опубликованной в декабре 1936 года, стало легче дышать и работать. А писалось в этой статье и о том, что “долго и крепко травили” Д. Хайта, автора авиационного марша “Все выше и выше”, “пока в это дело не вмешался нарком обороны К.Е. Ворошилов и не положил предел наскокам ретивых блюстителей “музыкальной нравственности”, писалось о том, что автора “ряда лучших военных песен-маршей Д. Покрасса” большое число “музыкальных деятелей” считает музыкантом “плохого тона”, что “автора марша “Веселых ребят” И. Дунаевского также травили, прибегая к необоснованным и просто грязным обвинениям”. И, наконец, писали о том, что “исполнителя ряда новых массовых мелодий Л. Утесова долгие месяцы травили, распространяя о нем всякого рода обывательские слухи”. “Да, – писала в заключение “Правда”, – у нас много недостатков в обслуживании населения джазовой музыкой, в частности, все еще невысока ее культура, и наряду с хорошими коллективами имеется немало халтурщиков и проходимцев. Но отсюда вовсе не следует, что надо снимать джаз с эстрады… Наоборот, следует поднимать качество, культуру этого вида музыкального творчества, столь популярного у народов СССР» (60).